Ксанд постоял, посмотрел на неё с сочувствием.
— Не надо так расстраиваться, внучка. Я ведь пока жив и твоими заботами здоров, не так ли? А со мной справиться им будет, смею надеяться, совсем непросто. Ужинать придёшь?
Миль пожала плечами. В момент угнетённого настроения аппетит у неё обычно пропадал напрочь…
— И что — ты вот так запросто позволишь ему влиять на тебя? Он ещё не приехал, а ты уже есть не можешь?
…а вот от злости — напротив, разыгрывался.
— Значит, придёшь, — правильно понял её гримасу Ксанд. — Вот и хорошо.
Ужин прошёл невесело, каждый молча ковырялся в своей тарелке. Миль оценила старания деда накормить её: они ужинали по-семейному, в малой столовой, за небольшим столом, сидя напротив друг друга и самостоятельно управляясь с блюдами — Ксанд действительно делал всё, чтобы девочка чувствовала себя комфортно, а та не любила церемонных трапезных и присутствия прислуги.
Да, дом всегда был полон народу. Издержки высокого положения, как объяснил Ксанд. Поначалу его это тоже напрягало… Только было это о-о-чень давно, пятьдесят девять лет тому. Теперь желание людей служить ему и его семье он принимал как должное. Тем более, что желание это было искренним и добровольным, люди даже конкурировали за такую возможность…
Так что Миль, раз уж пришла, ела как следует.
Степенно стучали большие напольные часы, слегка позвякивали приборы, издалека, со стороны кухни, слышались приглушённые расстоянием голоса и смех людей: Клан готовился к предстоящему балу.
Но Миль, похоже, ничего не слышала; сидя с отсутствующим видом, она механически поглощала пищу, вряд ли замечая, что ест, смотрела куда-то в сторону, и в глазах её мелькало порою оч-чень нехорошее выражение… В сочетании с прикушенной вилкой это смотрелось довольно зловеще.
Юрий выглядел ненамного веселее. И почти ничего не ел — ведь он ничего не обещал отцу.
Ксанд смотрел на них весь вечер, потом сказал:
— Глядя на вас, можно подумать, ребятки, что завтра вам предстоит не бал, а порка на площади.
— Ты не далёк от истины, отец, — отозвался Юрий. — Опять толпы озабоченных девиц с голодным блеском в глазах… Я всё время опасаюсь, что кто-нибудь из них меня покусает.
— Я бы сам тебя покусал! …Если бы это помогло.
— Отец, я видел всех возможных невест. Если бы кто-то мне приглянулся, ты бы узнал об этом первым. Может, уже хватит выставлять меня на всеобщее обозрение, как товар на витрину?
— На меня давят Старейшины родов.
— Сочувствую. Мы ведь это не раз обсуждали, отец. При всём моём к тебе уважении — я не женюсь ни на одной из их самочек. Меня не тянет даже просто их обрюхатить. Ты знаешь, что с прошлого бала я запираюсь, входя в свои покои? — Он хохотнул. — Ночью ко мне кто-то ломился, представляешь? Завтра я намерен запереть свою дверь, уходя на бал. Во избежание чьих-то нездоровых фантазий. Не только ключом, но и заклинанием. Если кто-нибудь пострадает — я предупреждал.
Ксанд усмехнулся и качнул головой:
— У меня уже спрашивали, не предпочитаешь ли ты мальчиков.
— Серьёзно?
— Увы.
Оба рассмеялись. Тема действительно обсуждалась не раз.
— Пусть спросят у меня лично. Я всегда готов дать пояснения.
Ксанд небрежно взмахнул рукой:
— Не вызывать же мне его не дуэль. Но на завтрашнем балу не будет того, кто спросил, как и никого из его рода.
— Спасибо, воздух будет свежее.
" Вряд ли, если приедет Горигор-хиз-Грай».
Чёрная, как сажа, надпись повисла над столом.
Юрий присвистнул и вопрошающе взглянул на отца. Тот кивнул, разведя руками:
— Я как раз собирался рассказать тебе.
Юрий посерьёзнел.
— Усилим охрану?
— Не более, чем всегда.
— Ты ему так веришь?
— Не более, чем всегда. Он ничего не сможет — с миссией по Визе.
Миль понимающе кивнула: на уроках Права они проходили, что Виза — это круто, почти так же, как клятва, оформляется с использованием крови, предоставленной получателем добровольно. Гость с Визой должен быть очень осторожен в поступках и намерениях, а хозяева — в выражении недоверия гостю: Виза, как всякое охранное заклятие, активизируется при любом намёке на опасность оберегаемому и способна остановить злодея в очень краткий миг. Именно остановить, а не просто убить, потому что навредить можно как действием, так и бездействием, а также собственной смертью… А вот после разрешения ситуации в пользу хозяина гостя с полным основанием дозволялось и убить, что Виза, при необходимости, проделывала безупречно.
Юрий слегка расслабился и проворчал:
— Надеюсь, он составил завещание…
— А я надеюсь, что до этого не дойдёт. Нашему роду ни к чему война накануне Игры. И вообще — ни к чему. Ну, птенчики, доброй ночи.
Юрий, несмотря на возраст, не упускал возможности проявить нежность к отцу — наклонился и поцеловал, пусть и на ходу. Миль отделалась книксеном. Ну не могла она без крайних причин приближаться к деду.
А Ксанд засиделся в задумчивости. И только деликатное покашливание за спиной
вернуло его к реальности.
— Можно убирать?
— Да, Саша, спасибо, — Ксанд встал, бросил на стол салфетку.
— Рад служить своему роду, Ксанд.
Оба раскланялись с искренней симпатией. В столовой зазвенела убираемая посуда — и слегка зазвенел от бытовых заклинаний воздух. Но ещё долго после того, как люди разошлись по комнатам, и в доме всё стихло, в кабинете Владара горел свет.
Потушив везде свет, Миль улеглась в постель и долго ворочалась, честно стараясь ни о чём не думать. В свете последних новостей это было непросто, но, наверное, в конце концов удалось, потому что всё тело сковала тяжёлая неподвижность — ни рукой шевельнуть, ни ногой… Глаза, однако, не смыкались… Или это уже снилось — темнота в спальне стала заметно гуще, особенно по углам, в ней мерещилось… или действительно наблюдалось нехорошее шевеление.
Миль вытаращила глаза: шевеление стало сползаться в центр, формируясь в куцую и мохнатую человекоподобную фигуру, там, где должна быть голова, вспыхнули два ярко светящихся глаза, фигура бесшумно приблизилась, гоня перед собой волну страха, сдавившего грудь, заморозившего губы… Страх был таков, что мог остановить испуганно замершее сердце…
…Если бы не впечатление чего-то очень знакомого. Губы он ей сковал, надо же — усмехнулась Миль и ехидно подумала:
" А железякой если по лбу? — и мстительно добавила: — Холодной. "
Мохнатый ужастик растерянно остановился, страх отступил и пропал вовсе. Прошла и скованность.
— Чего сразу железякой-то… — обиженно проворчал утробный, глухой голос. — Не по правилам это…
" А пугать по правилам? Зачем такой ужас нагнал? Сердце же чуть не остановилось.»
— А вот это — по правилам, — сердито пробурчал голос. И осторожно спросил: — Правда что ли — напугал?
" Ещё как! А померла бы если? "
Светящиеся глаза мигнули и сощурились. Голос довольно смягчился:
— Эт да, могло быть… Ну, давай спрашивай.
«Чего спрашивать?»
— Чего-чего… — опять осерчал голос из глубин мохнатой кучи. — Как положено: к худу иль к добру. Ещё учить тебя?!
" А чего спрашивать-то… — вздохнула Миль. — Сама знаю, что ничего хорошего завтра меня не ждёт… И вообще не ждёт. Ой, судьбинушка, доля горькая, сиротская… Всяк обидеть норовит… Даже ты вон… "
Тот засопел, закряхтел. Мигнул глазищами. Проскрипел виновато:
— А я что… я ничего…
" Ну да — работа такая. " Миль улыбнулась в подушку.
— Ага! — обрадовался мохнатый. — Понимаешь ведь! "
" Понимаю, — опять вздохнула Миль. — Я-то всё понимаю. Помочь не поможешь, а вот как напугать бедного ребёнка — это пожалуйста. А я чуть не описалась.»
— Да я что ж, — вконец смутился собеседник. — Чем же я-то помогу… Раз ты и сама всё знаешь.
" А ты скажи мне то, чего я не знаю и сама бы не узнала.»
— Не положено! — посуровел мохнатый.
" Тогда чего припёрся?! — возмутилась Миль и запустила подушкой. — Проваливай! А то ходят тут всякие! Только спать не дают!»
Мохнатый аж подскочил на месте. В него отродясь подушкой не кидывались.
Девочка отвернулась к стене и плечики её завздрагивали под одеялом.
Мохнатый силуэт засопел, затоптался… И вдруг оказался на кровати, присевшим с краешку. Засопел громче…
— Слышь… — позвал он. Прокашлялся и повторил: — Слышь, хозяйка…
Миль затихла, вытерла лицо о подушку.
— Помочь я тебе не могу, конечно. Но раз ты спрашивать не стала… ладно. Скажу. А то ведь и правда — где тебе узнать… — Он помолчал, а когда заговорил, то совсем другим голосом, глубоким и ясным, в такт его словам по пространству пробегали, как круги по воде, отголоски: — Разное тебе выпадет — и не всё доброе, долог путь твой будет — да всё непрост, многих встретишь — а чаще одна будешь, бить-ломать тебя станет — да не сгубит, потеряешь многое — а найдёшь ещё больше, и чем больше будешь отдавать — тем больше получишь… А конца твоего я не вижу, уж прости, — ворчливо закончил он своим обычным, глухим голосом.
