— Поздравляю всех, что вы живы — и желаю встретить будущий год в том же составе!
— Ур-р-р-р-ра-а-а!!! — взревело застолье вторично и снова полезло друг к другу чокаться котелками, как в фильмах о Великой Отечественной. Я собрался было, перечокавшись, поставить котелок — но внезапно увидел глаза Танюшки и её губы. Она шепнула:
— С Новым Годом, Олег.
— С Новым Годом, Тань, — я тронул её котелок краем своего, отпил кисловато-сладко-горькую жидкость и только после этого поставил посудину на стол. — Тебе что положить?
— Клади всего понемногу, — попросила она. — Салатика побольше положи.
— Потолстеть боишься? — подковырнул я.
— Тут особо не потолстеешь, — возразила Танюшка, — при такой-то жизни… Веришь, нет — там я Новый Год всегда ждала, потому что просто… ну, ощущение радостное! А тут наполовину — чтобы налопаться по самое горло… Смешно.
"Смешно" она сказала как-то сердито и обиженно. Я поступил очень мудро — навалил на глиняную тарелку гору салата, сдвинул на один край, а другой украсил копчёностями, грибами и длиннющим шампуром, в шашлык на котором Танюшка тут же злобно вгрызлась, брызнув мясным соком себе на щёки. Шашлык у Сани удался как обычно — я это понял, едва сам взялся за шампур. Весь день не жрал, а на столе всё было вкусным. Правда — вкусным, девчонки расстарались. Я, например, никогда не любил кисель — но тут он был двух видов, черничный и малиновый, обалденный. За столом бурлили уже отдельные разговоры и продолжали работать челюсти. Когда первая волна схлынула, Ленка Власенкова, толкнув Наташку Бубнёнкову, умелась на ледник, а оттуда они вытащили, держа в высоко поднятых руках, большое блюдо, изображая при этом туш губами. Блюдо грохнулось на мгновенно расчищенный центр стола, в него сразу сунулись физиономии тех, кто сидел ближе. На миг воцарилась тишина, потом кто-то неуверенно-радостно сказал:
— Мо… мороженое?..
— Черничное! — торжествующе заявила Ленка. — Уберите лапы!!! — она едва ли не грудью легла на холодную горку. — Сама положу!..
…Самопального яблочного самогона хватило едва грамм по сто пятьдесят. Я так и не допил, да и наелся очень быстро — за собой мне такое было известно: не нажираться с ходу, а весь праздник то и дело возвращаться к столу. Несколько человек отправились гулять, кое-кто даже лыжи взял — но большинство оставались за столом и хором удивительно слаженно "а капелла" орали на мотив старой "По полю танки грохотали":
— Над полем стрелы пролетали,
И Пересвет взлетел в седло…
А Че-лу-бе-я-а…
Мы вида-али-и…
С ним даже драться западло!
Француз штыком в Россию тыкал,
Да не прошёл Бородино…
На-по-ле-о-он здесь…
Горе мы-ыкал…
А мы их "оппа!" всё равно!
Фашист пришёл и в нас стреляет!
Ох, лютовал он здесь, полец…
Но вся Евро-опа-а…
Нынче зна-а-ает…
Какой фашиста был конец…
Потом девчонки хором спели под общий хохот: "И когда оборвутся все нити, и я лягу на мраморный стол, я прошу вас — не уроните — бум! — моё сердце на каменный пол!.." Басс вновь перехватил инициативу вместе с арфолирогитарой и, аккомпанируя себе резкими аккордами, запел свою — такой мы ещё не слышали:
— Торопится время, бежит, как песок,
Незваная Гостья спешит на порог.
Мороз обрывает с деревьев наряд,
Но новые листья из почек глядят.
Доколе другим улыбнётся заря,
Незваная Гостья, ликуешь ты зря!
Доколе к устам приникают уста,
Над Жизнью тебе не видать торжества!
Незваная Гостья, в великом бою
Найдётся управа на силу твою.
Кому-то навеешь последние сны,
Но малые зёрна дождутся весны…
Все разговоры умолкли после первого куплета. Игорь умел писать стихи — печатал их в газете, и пели их почти все тургруппы района — шуточные, лирические, философские, даже про войну… Но таких мы от него не слышали ни разу. Странный металл звенел в голосе, а глаза — глаза смотрели сквозь нас, сквозь каменные стены, куда-то в морозную лунную ночь. И в зрачках колебалось пламя светильников. Я увидел вошедшего с холода Кольку Самодурова — он смеялся чему-то, когда вошёл, но сейчас привалился к камням у входа плечом, поднёс ладонь к губам и так окаменел не хуже окружающего базальта, не отрывая взгляда от Игоря.
— …Незваная Гостья, повсюду твой след,
Но здесь ты вовек не узреешь побед.
Раскинутых крыльев недвижен излом,
Но мёртвый орёл остаётся орлом.
Незваная Гостья, ты слышишь мой смех?
Бояться тебя — это всё-таки грех.
Никто не опустит испуганных глаз,
А солнце на небе взойдёт и без нас…
Танюшка нашарила на столе мою руку и отчаянно сжала пальцы. Я даже не очень это заметил.
— …Доколе над нами горит синева,
Лишь Жизнь, а не гибель, пребудет права.
Вовеки тебе не бывать ко двору,
Незваная Гостья, на нашем пиру!
Покуда мой меч вкруговую поёт
И дух не забыл, что такое полёт,
Я буду идти, вызывая на бой,
Незваная Гостья — смеясь над тобой!
Игорь приглушил ладонью струны, отложил инструмент и, обведя нас всех блестящими глазами, резко поднялся, вышел, на ходу схватив тёплую куртку. Мы не сразу зашевелись. Так и сидели, ошарашенные этой песней. Не знаю, как остальные, а я ощущал какую-то звенящую, напружиненную пустоту внутри, как перед схваткой. Какие-то образы всплывали в этой пустоте — словно поднявшиеся из глубин той памяти, которую зовут наследственной.
Север неуверенно потянулся за лирой, взял её. Пощипал струны, устроился удобнее и тихо запел хорошо всем знакомую, словно разбавляя густую тишину…
— Знаешь ли ты, как память
В эти часы остра?
Стиснутые лесами,
Мы сидим у костра…
…Я вышел наружу. Луна, хотя и неполная, сияла; серебристыми искрами брызгали сугробы. Поднявшись на скалу, я невольно улыбнулся — местность не казалась мёртвой. Несколько человек неподалёку катились по склону между деревьями. Перекликались голоса. Кто-то развёл большой костёр, возле него Саня что-то объяснял своей сестре. Совсем неподалёку Вадим сбивал с лыж слежавшийся снег, а Наташка Крючкова за его спиной коварно лепила снежок.
Я выбрался на тропинку, ведущую от нашей пещеры, и подошёл к костру. Санек с сестрой уже куда-то умелись, и я, присев на притащенное кем-то бревно, уставился в огонь.
Настроение улучшилось… Нет, неправильно — настроение изменилось. Мне было спокойно и чуть грустно. Кончится праздник, придут негры, снова будут схватки, и, может быть, чья-то кровь зальёт снег — не может ведь нам бесконечно везти… Кто это будет, интересно?
Заскрипел снег. Я не очень охотно обернулся; за моей спиной на лыжах стояла Татьяна. Мою пару она держала в руках.
— Пойдём, походим на лыжах? — предложила она. Я молча поднялся, принял у неё самоделки, начал затягивать ремни вокруг пятки унтов. — Олег, тебе не кажется, что мы тут друг с другом меньше, чем в Кирсанове? Всё время рядом — а вместе почти не бываем.
— А тебе этого хочется? — я выпрямился. Танюшка накинула капюшон:
— Я же пришла… Там тепло, светло, еда и поют. А я пришла.
— А тут красиво, — возразил я и подумал, что и правда глупо себя веду. И даже как-то странно, словно меня от неё магнитом отталкивает.
Мимо нас, держась за руки и смеясь, проехали Арнис и Ленка Рудь. Синхронно перевалили снежный бугорок и остановились погреться у огня. Мы проводили их глазами и — бок о бок, по целине — двинулись в лес. Я провёл по поясу, найдя наган и обратил внимание, что у Танюшки на ремне висит её кинжал.
В лесу было жутковато и красиво, как в серебряном сне. Тонко, хрустально звенел бегущий ручей — тот самый, что вытекал от нашей пещеры. Смех и выкрики слышались и здесь — они, словно тонкая ниточка, связывали нас с реальным миром в лунном мираже, через который мы двигались.
— Почитай мне стихи, — попросила Танюшка. Я, глядя себе на носки лыж, тут же негромко откликнулся:
— Ты меня на рассвете разбудишь…
— Не надо, — выдохнула Танюшка. Я, по-прежнему не глядя на неё, упрямо продолжал, и она больше не перебивала…
— …Проводить необутая выйдешь…
Ты меня никогда не забудешь…
Ты меня никогда не увидишь…
Заслонивши тебя от простуды,
Я подумаю: "Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу…"
Не мигая, слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни…
Возвращаться — плохая примета!
Я тебя никогда не увижу…
Даже если обратно вернёмся
Мы на землю, согласно Хафизу —
Мы, конечно, с тобой разминёмся…
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимально… — голос у меня вдруг сорвался, но я коротко передохнул и продолжал:
