Затем все, кто хотел отправить весточку куда-нибудь домой, расселись вокруг красавицы, которая писала под их диктовку несколько строк, и, давая им нацарапать внизу листа кривой крестик, клала его в душистый конверт и надписывала адрес, который ей говорили. Тони был не против послать своей маме какую-нибудь весточку, но у него было трезвое представление о ее способности читать. Он подергал леди за рукав, бормоча, что хотел бы, чтобы она сходила к его маме и сказала ей, куда он отправляется и все такое; чтобы расслышать, она низко наклонила свою голову к его маленькому, неприятно пахнущему телу, и, потрепав его по голове, пообещала, что передаст послание.
Потом дети столпились вокруг нее, чтобы попрощаться. Золотая обезьяна помахала всем их деймонам, а они все прикоснулись к лисьему меху — на счастье, или как будто хотели позаимствовать у леди немного силы, надежды или доброты, а она пожелала им счастливого пути и поручила заботам капитана на борту отправляющегося с пристани корабля. Небо уже было темным, на реке покачивалось множество огней. Леди стояла на пристани и махала им, пока могла разглядеть их лица.
Потом она вернулась в помещение, унося примостившуюся на груди обезьяну, и, перед тем как уйти тем же путем, которым пришла, бросила тонкую пачку писем в топку.
Заманить детей из трущоб было несложно, но, в конце концов, люди что-то заподозрили, и их протесты обеспокоили полицию. Некоторое время жертв не было. Но возникли слухи и стали, мало-помалу преображаясь, распространяться, и когда через некоторое время несколько детей пропали в Норидже, Шеффилде и Манчестере, жители этих мест, наслышанные о других историях исчезновения, добавляли к этим слухам свои рассказы, распространяя их еще больше.
Так появилась легенда о таинственном сообществе похищающих детей чародеев. Одни говорили, что их предводительницей была прекрасная дама, другие — что высокий мужчина с красными глазами, в то время как в третьей версии рассказывалось о смеющемся юноше, который завлекал своих жертв песнями, и они шли за ним, покорные, как овцы.
А уж о том, куда девали исчезнувших детей, не было и двух похожих историй. Одни говорили — в пекло, под землю, в какую-то волшебную страну. Другие утверждали — что на какую-нибудь ферму, где детей откармливали, чтобы потом съесть. Еще кто-то утверждал, что их держали и продавали в рабство богатым татарам… И так далее.
Но единственной вещью, с которой соглашались все, было имя неизвестных похитителей. У них либо должно было появиться имя, либо о них вообще не стоило упоминать, а разговаривать о них — особенно, если вы были в уютной безопасности дома, или в колледже Джордан — было занятием приятным. Никто не знал, почему к ним прижилось имя Глакожеры.
— Не задерживайся допоздна на улице, иначе тебя схватят Глакожеры!
— Моя кузина живет в Нортгемптоне, она знает женщину, у которой Глакожеры украли сына!
— Глакожеры появились в Стратфорде. Говорят, они движутся на юг!
И, разумеется:
— Давай играть в детей и Глакожеров!
Это сказала Лира Роджеру в один дождливый день, когда они вдвоем сидели на пыльном чердаке. Сейчас он был ее преданным слугой и пошел бы за ней на край Земли.
— И как мы будем в них играть?
— Ты спрячешься, а я тебя найду и расчленю, как делают Глакожеры.
— Ты не знаешь, что они делают. Может быть, они делают совсем не так.
— Ты их боишься, — сказала она. — Я знаю.
— А вот и нет. Я в них все равно не верю.
— А я верю, — решительно возразила она. — Но все равно не боюсь. Я сделаю с ними так, как мой дядя, когда в последний раз был в Джордане. Я его видела. Это было в Комнате Уединения, и там был один невежливый гость, и мой дядя просто так ужасно на него посмотрел, что этот человек свалился замертво с пузырями пены у рта.
— Да он не мог, — с сомнением сказал Роджер. — В кухне об этом ничего не говорили. И вообще, тебя же не пускают в Комнату Уединения.
— Конечно же, нет! О таких вещах слугам не рассказывают. И я была в Комнате Уединения. И потом, мой дядя всегда так делает. Однажды он сделал такое с татарами, когда они его поймали. Они его связали и хотели выпустить кишки, но когда к нему подошел первый человек с ножом, дядя просто посмотрел на него, и тот упал и умер, тогда подошел другой, но дядя сделал то же и с ним, и, в конце концов, остался только один. Дядя сказал, что оставит его в живых, если тот его развяжет, и он развязал, но мой дядя все равно его убил, чтобы знал.
Роджер верил в это еще меньше, чем в Глакожеров, но история была слишком хороша, чтобы ее отбросить, и тогда они принялись играть в лорда Азраэля и умирающих татар, используя вместо пены содовый порошок.
Но это была мимолетная игра; Лира все еще горела идеей играть в Глакожеров, и поэтому потащила Роджера в винные погреба, куда они попали с помощью набора запасных ключей, принадлежащего Камердинеру. Они вместе пробрались через просторные подвалы, где веками обрастали паутиной бутылки токайского, канарского, бургундского и брентвейна. Над ними возвышались древние арки на опорах толщиной не меньше, чем в десять деревьев; пол под их ногами был выложен плитами неправильной формы, и со всех сторон, ряд за рядом, полка за полкой были выстроены всевозможные бутыли и бочонки. Зрелище было завораживающим. Опять забыв о Глакожерах, двое детей крались из конца в конец, держа в подрагивающих пальцах свечу и всматриваясь в любой темный уголок, и с каждым моментом голову Лиры все больше занимал вопрос: какой у вина вкус?
Способ получить ответ был довольно прост. Лира — не взирая на горячие протесты Роджера — взяла самую старую, замысловатую и зеленую бутылку, какую только могла найти, и, не имея ничего под рукой чтобы открыть пробку, просто отбила ей горлышко. Забравшись в самый отдаленный угол, они прихлебывали крепкий кроваво-красный напиток, интересуясь, когда же, наконец, захмелеют, и как они смогут сказать, что уже захмелели. Вкус Лире понравился не очень, но она должна была признать, что он приятен и сложен. Смешнее всего было наблюдать за двумя их деймонами, поведение которых становилось все более и более беспорядочным: они спотыкались, бессмысленно смеялись и принимали форму горгулий, соревнуясь в безобразности.
И наконец, почти одновременно, дети поняли, что значит — напиться.
— И кому-то нравится это делать? — выдавил Роджер после обильной рвоты.
— Да, — ответила Лира в том же состоянии. И упрямо добавила. — И мне тоже.
Из этого случая Лира не извлекла никакого урока, кроме того, что игры в Глакожеров могут привести в интересные места. Она вспомнила недавний разговор с дядей и принялась изучать подвалы, узнав, что надземная часть — всего лишь маленький фрагмент целого. Подобно некоему гигантскому грибу, чья корневая система распространяется на целые акры, Джордан (борясь за подземное пространство с колледжем св. Михаила с одной стороны, колледжем Гэйбрила с другой, и еще с Библиотекой позади) начал расти под поверхностью еще в Средние Века. Туннели, шахты, погреба, подвалы, лестницы так глубоко уходили в землю под Джорданом и на несколько сотен ярдов вокруг него, что под землей колледжа было примерно столько же пространства, сколько и над ней; Колледж Джордан стоял как бы на пористом камне.
И теперь, ощутив вкус к его исследованию, Лира забросила обычные места, в которых бывала, забросила неровные колледжские крыши, и погрузилась с Роджером в этот подземный мир. Вместо того чтобы изображать Глакожеров, они играли в охоты на них: что может быть более подходящим местом для укрытия от людских глаз, чем подземелья?
И вот однажды они с Роджером отправились в склеп под молельней. Именно здесь были похоронены поколения Мастеров, лежащие в своих обитых свинцовыми полосами дубовых гробах, в каменных нишах вдоль стен. Под каждой нишей были таблицы, указывающие их имена:
САЙМОН ЛЕ КЛЕРК, МАСТЕР 1765–1789 КЕРЕБАТОН
REQUIESCANT IN PACE
— Что это означает? — спросил Роджер.
— Первая часть — это его имя, а последний кусочек написан на латинском. А посередине даты, когда он был Мастером. А второе имя, должно быть, принадлежало его деймону.
Они двинулись вдоль тихого подвала, пробегая глазами буквы на других надписях:
ФРАНЦИСК ЛАЙОЛЛ, МАСТЕР 1748–1765 ЗАХАРИЭЛЬ
REQUIESCANT IN PACE
ИГНАТИУС КОУЛ, МАСТЕР 1745–1748 МУСКА
REQUIESCANT IN PACE
Лира с интересом заметила, что в каждый гроб вставлена медная пластина с изображением какого-нибудь зверя: где василиска, где змеи, где обезьяны. Она сообразила, что это были обличья деймонов умерших людей. Когда люди взрослели, их деймоны теряли способность изменять формы и принимали какую-то одну, которая была постоянной.
— В этих гробах — скелеты! — прошептал Роджер.
— Гниющая плоть, — зашептала Лира. — И черви вперемежку с личинками в глазницах…
