— Эге-гей!
…Бабушка порылась в зелени и вытащила огурец чуть побольше своего пальца, прохладный, потому что он прятался в тени.
— На, малыш, попробуй.
Такие маленькие огурцы рассыпаются во рту на тысячу ещё более маленьких огурчиков.
Тёма хрустнул огурцом… Ай да огурец! Хруп-хруп.
— Бабушка, я работать хочу, — сказал Тёма. — Где моя лопатка? Пусть у нас всегда огурцы растут. Каждый день.
— Огурцы только летом растут, а осенью и зимой огурцы солёные едят.
— Солёные?
— Ну да, засыпают их солью и хранят всю зиму.
— Понятно-о-о. — Тёма посмотрел на меня. Наверное, вспомнил, как я лизал стенку из соли.
А бабушка продолжала объяснять Тёме:
— Зимой огурцы не растут. Зимой вообще ничего не растёт. Везде снег, лёд, мороз. Ты знаешь, что такое «мороз»? Там ведь, под землёй, ни зимы, ни лета — всё одним цветом.
— Там, то есть у нас, ледяные пещеры есть, в них лёд.
— Ну? Как у нас холодильник? Что же там хранят, например?
— Например, мамонта.
— Что-о-о-о-о?
— Мамонта. Зверь такой. С хоботом. Мы его понемножку ели.
— Боже мой, — заахала бабушка. — Бедный малыш.
— Ничего не бедный. Это очень вкусно.
— Но ведь мамонту этому тысячи лет.
— И у вас в холодильнике куры лежат тысячу лет, вы сами говорили, я слышал.
— Это я просто так говорила.
— Что значит «просто так»?
— Ну как тебе объяснить?.. Шутка это, понимаешь?
— Нет, не понимаю.
Тёма принялся выпалывать сорняки с дорожек.
Я увидел, как усердно он работает, даже пот льёт с него. Мне стало стыдно. Пусть Ольга бегает, а я…
— Дедушка, что мне делать? — спросил я.
Дедушка у нас такой: если он работает — ничего не слышит. Работает, как… как трактор. А ещё он не любит, чтоб бабушка работала, всё старается сам.
— Дедушка, ну что мне делать? — спросил я его опять и даже за штаны дёрнул.
— А-а, завидно стало?
Дедушка всегда говорит, что для настоящего мужчины любая работа — удовольствие.
— Ну, давай, займись сорняками, а Тёма пусть пока с Ольгой побегает.
— Отдохни, малыш, — сказала бабушка. — Славный ты мой человек.
— Шанаюшка, — потихоньку от всех спросил меня Тёма, — а я что, правда на человека похож?
Я внимательно посмотрел на него.
— Похож, — с чистой совестью сказал я.
Тёма задумался.
— Человек должен помогать людям и кошкам. А тёмикам? Как по-твоему, огурцы могут под землёй расти? Вообще можно там сделать такие грядки, как здесь?
Откуда я мог такое знать? Я пожал плечами. А Тёма вдруг сказал:
— Шанаюшка, я не хочу, чтобы ты стал тёмиком, чтобы Ольга стала тёмиком, бабушка, дедушка. И я тоже хочу на грядке под солнышком жить, а не под землёй. Как ты думаешь: не будет больше кумры-бумбры?
Я сразу понял, что Тёма говорит про войну. Вчера по телевизору, пока он ждал своей очереди в ванную, он ухитрился посмотреть передачу «Время». Не всю, конечно, кусочек. Но как раз когда говорили про ракетное оружие.
— Не знаю, — сказал я. — Люди не хотят кумры… то есть войны. Митинги устраивают, письма пишут.
— Кому пишут?
— Правительствам разных стран.
— А давай и мы напишем.
Он говорил это очень серьёзно. И я тоже ответил ему серьёзно:
— Мы ребята, нас не послушают.
— А если много-много ребят, послушают?
— Если очень-очень много, тогда, может, и послушают.
— Шанаюшка, давай напишем такое письмо. Ты умеешь писать.
Лиловые глаза его смотрели как будто прямо мне в сердце.
— Напишем, — пообещал я.
Когда мы вернулись с огорода, мы позвали Кирилла и Наташу Быстровых, Федю и Люду Кравчук и написали письмо правительствам всех стран. Вот оно:
«Уважаемые правительства всех стран — короли и королевы, президенты и министры! Мы обращаемся к вам с просьбой: отменить все ракеты и все бомбы. Мы не хотим жить под землёй, лучше всем нам оставаться людьми. Кумра-бумбра — нет, нет!
С уважением
Тёма, будущий огородник,
Тима Шанаев, будущий моряк,
Ольга Малинина, будущая артистка цирка,
Федя Кравчук, будущий радист или страж природы,
Люда Кравчук, будущий доктор или продавец игрушек,
Кирилл Быстров, будущий художник или пожарный,
Наташа Быстрова, будущая мать-героиня».
Пока подписей больше у нас нет: в нашем дворе мало ребят. Вот когда я пойду в школу, я соберу подписи и в своём классе, и в других классах… Главное — письмо есть, а подписаться — я знаю — согласятся все. Потому что все ребята хотят жить на земле, видеть солнце, купаться, играть, ходить в школу, собирать грибы, кататься на санках, читать книги и ничего не бояться…
Был уже конец августа. Мы с дедушкой пошли в магазин и купили мне школьную форму. Купили ранец и пенал.
— Хорошо тебе, Шанаюшка, — сказала Ольга, — в школу идёшь. А я, пока вырасту, старухой стану.
— А я — стариком, — сказал Тёма. — И пойдём мы с Ольгой, два старичка, в первый класс. Кхе-кхе-кхе, — закашлялся он.
— Ну что ты говоришь? — сказала бабушка. — Ты вон уже как вырос, — наверное, на будущий год и пойдёшь в школу.
— А какая у меня фамилия будет? — спросил Тёма.
— Шанаев, — сказал я, — какая же ещё?
— А можно… можно, я Малинин буду? — Он посмотрел на Ольгу и покраснел. Ольга тоже покраснела. Это ведь её фамилия — Малинина.
— Как хочешь, — сказал я. Вообще-то, я немножко обиделся.
— Тёма умный, он, наверное, отличником будет, — сказала Ольга.
— А что такое «отличник»? — спросил Тёма. — Это хорошо или не очень?
— Это кто отметки «отлично» получает. «Отлично» — это очень хорошо, лучше не бывает, — попытался объяснить я.
Пока Ольга наряжала Касю в шапочку, которую она сама связала, мы с Тёмой, чтобы она не успела прицепиться к нам, удрали искать шитиков. Назавтра дедушка обещал пойти с нами на рыбалку: у него начинался отпуск.
Правда, Тёма предлагал взять Ольгу: последнее время они с ней были неразлучны.
— Дедушка говорил, что девочек надо уважать, — уговаривал он меня.
Но искать шитиков с Ольгой — гиблое дело. Уже был такой случай. Пока мы искали новых, Ольга выпустила старых. Жалко ей, видите ли, их стало. Раз такая жалостливая, пусть сидит дома.
Мы забрались в густую траву, что росла возле озера, и я залез по колено в воду. Тёма помогал мне высматривать хитрых шитиков.
Долго провозились.
Уже галки стали возвращаться к себе на остров, на ночлег. В неподвижной воде озера, как перевёрнутые, стояли бабушкин дом из розового кирпича, старинная тёмная церковь с круглыми куполами, желтеющие ивы, плыли в воде белые облака. Галок летело так много и стояла такая густая плотная тишина, что слышно было, как шуршит воздух от галочьих крыльев.
А на западе, за домами, багровело, как от пожара, небо.
— Хорошо, правда? — сказал Тёма. Он часто теперь говорил это.
— Хохорошо, — не задумываясь ответил я.
— Красиво, правда?
— Ага. — Я заворачивал шитиков в тряпку.
— Ты сначала посмотри, а потом говори. Что ты агакаешь? — рассердился Тёма.
Я оставил шитиков, выпрямился, посмотрел кругом: на небо, на озеро, на рыжую девчонку с зелёным бантом, отражение которой шагало в воде.
— Конечно, красиво. Здорово на земле жить?
— Отлично! — сказал Тёма. — Лучше не бывает. Я, знаешь, я твёрдо решил: когда всё узнаю, что люди знают, обязательно к тёмикам вернусь. Обязательно!
Я чуть шитиков не упустил — так это было неожиданно. И всё-таки… всё-таки я понял Тёму. И ещё я понял, что он СТАЛ ЧЕЛОВЕКОМ.
И тут к нам подошла рыжая девчонка с зелёным бантом на макушке. Рот у неё был весь чёрный от черники.
— Вы тут сидите себе, а мама вокруг озера бегает, вас ищет. Да вон она бежит.
Я засмеялся: вечно нашу бабушку мамой называют. Приходится всех поправлять: «Это не мама, а бабушка». И этой девчонке я, как всегда, сказал:
— Это не мама, а бабушка.
— Нет, мама, — вдруг сказал Тёма.
— Да ты что? Бабушка.
— Нет, мама. Это моя мама, — упрямо сказал Тёма и закричал: — Мы здесь, мама!
И, скинув лапоточки, босиком помчался к ней.
