— Войдешь в дом, поклонись и скажи тетушке: «Прошу любить и жаловать». А потом располагайся, как у себя дома.
Сампэй кивнул. Они приблизились к дому, поднялись по трем каменным ступеням.
— Вот и я! — сказал дядюшка у входа.
— Добро пожаловать! — из дальней комнаты показалась тетушка.
— И Сампэй со мной.
— Вот как! Какой славный мальчик! Наверно, уже в школу ходишь? — спросила тетушка Укаи.
Тогда Сампэй снял шапку, поклонился и сказал:
— Прошу…
Остальные слова словно в горле застряли.
— Ну что «прошу»? Что? — спросила тетушка.
Тут из дальней комнаты выскочили Миёко-тян и Косукэ-кун. И Сампэй уставился на них, улыбаясь. И они заулыбались, глядя на Сампэя.
— Прошу любить… — вдруг громко выкрикнул он.
Все заулыбались еще радостнее. И Сампэй, набравшись храбрости, закончил фразу:
— … и жаловать!
— Ха-ха-ха! — расхохотались все.
— Ну, заходи! — пригласила тетушка.
Миёко, Косукэ и Сампэй сидели на веранде и сосали карамель. Разговаривать было некогда, да и незачем. Достаточно было взглянуть друг на друга, и они сразу начинали улыбаться. Но тут до Сампэя донесся разговор тетушки и дядюшки, которые сидели в столовой.
— Ужасно! — Это тетушка.
— Куда уж хуже! — Голос дядюшки.
— Ну и в чем же вина Итиро-сан?[32]
— Говорят, подделка документов. Жаль его: года два дадут.
— И Сампэй все это время будет у нас?
— Что говоришь! Я и в университете собираюсь его учить.
— Да ну! Такого мальчика.
— Да, такого!
— Правду говорят, в семье не без урода. Так что, может, всю жизнь придется приглядывать за ребенком, вместо родного папаши.
— Ничего не поделаешь.
— Добро бы за ребенком честного человека…
— Что болтаешь! Еще неизвестно, как обернется дело Итиро-кун. Даже если он и виноват, и то сначала нужно узнать обстоятельства, при которых все случилось, а потом уж…
Сампэй перестал улыбаться, а через час исчез. Его не оказалось ни в доме, ни в усадьбе, ни у моста. Все бросились в разные стороны на поиски: и дядюшка, и тетушка, и Миёко, и Косукэ…
— Сампэй-тян! — звали они.
А Сампэй тем временем сидел на высокой сосне у амбара. Он залез туда, чтобы посмотреть, не видно ли родного дома, но кругом стояли лишь высокие горы, освещенные заходящим солнцем.
Сампэй забрался на сосну у амбара еще и потому, что ему расхотелось жить в доме дядюшки Укаи, после того как он подслушал разговор дядюшки и тетушки. Он решил спрятаться. А когда солнце стало садиться и Сампэй услышал голоса, зовущие его, он не откликнулся, а продолжал сидеть на суку. И слезать с него не собирался. Было интересно смотреть, как солнце садилось за горы. Огромное, оно, казалось, катится по горным хребтам. В это время дядюшка Укаи подошел к крестьянину, работавшему на поле у дороги.
— Не видали ли вы мальчика лет восьми? — спросил он. — Днем привез от родственников, и вот исчез куда-то…
— Так вот оно что! А я-то думаю, кто это там на сосне у вашего забора виднеется? Неужели, думаю, ребенок? Так ведь и свалиться недолго. — И крестьянин показал пальцем на сосну.
— Вот, пострел, куда забрался! — удивился дядюшка и поспешил к дому. — Это ты, Сампэй? — запыхавшись, окликнул он мальчика, подбегая к сосне.
— Я. Солнцем любуюсь. Очень красивое оно.
— Вот сорванец! Как ты туда залез? Спускайся!
— Сейчас спущусь. Уже слезаю.
Сампэй стал потихоньку скользить вниз по стволу.
— Стой! Посиди там немного. Я лестницу принесу. Слышишь? Лестницу, говорю, принесу.
— Не надо. Я сам спущусь.
Забыв о том, что он может подорвать свой авторитет в этой горной деревне и еще на два ри окрест, и думая лишь о своей сестре, чей сын сидел теперь на дереве, дядюшка Укаи со всех ног бросился бежать к амбару. А Сампэй тем временем слез с сосны, и, когда дядюшка вернулся с длинной лестницей, он уже стоял под деревом в окружении тетушки, Миёко и Косукэ.
— Смелый мальчик! Ишь как высоко забрался! — не переставала восхищаться тетушка.
Миёко и Косукэ молчали. Дядюшка понес лестницу обратно, а тетушка шла следом за ним и говорила:
— Какой ужасный ребенок!
— Да, шустрый паренек.
— Ничего себе, шустрый! Вот увидишь, скоро наш Косукэ откуда-нибудь свалится.
Дядюшка ничего не ответил, но тетушка догнала его и сказала:
— Нельзя ли отправить его обратно?
Миёко и Сампэй сидят на веранде у гостиной. Миёко с серьезным видом разговаривает с Сампэем — она учится в шестом классе и потому ведет себя, как старшая сестра.
— Как же ты ухитрился забраться на дерево, Сампэй-тян?
— Плюнул на ладошки да и залез. Подумаешь, дерево!
Миёко позвали из дома, и она ушла на кухню.
— Эй, Косукэ! Я что-то придумал.
— Что? — откликается Косукэ. Косукэ старше Сампэя, он учится в третьем классе.
— Мне брат рассказывал: вот на таком ящике, — Сампэй показывает руками, какой величины должен быть ящик, — надо написать: «Птичий дом» — и повесить на ветку. Тогда сразу же прилетят птицы и поселятся в нем.
— Да ну! — восхищается Косукэ.
— Точно!
— Давай завтра попробуем сделать такой дом.
— Давай.
С утра Косукэ и Сампэй очень заняты. На веранде разложены пилы, молотки, поломанные ящики от конфет. Мальчики увлеченно пилят, вбивают гвозди…
— Что это вы делаете? — спрашивает Миёко, но ответа не получает. — Слышишь, Косукэ! Что ты делаешь? — Миёко трясет брата за плечо, и тогда он, наконец, поднимает голову.
— Ящик.
— А для чего?
— Дом будет.
— Какой дом?
Косукэ не удостаивает сестру ответом. Он и Сампэй молча трудятся. Миёко с недоумением глядит на неуклюжие сооружения, которые они называют ящиками. Особенно то, что делает Сампэй, вовсе уж не похоже на ящик.
— Сампэй, дай-ка мне его.
И, взяв пилу, Миёко выравнивает срез досок, подгоняет размеры, сколачивает доски гвоздями, кое-как придав поделке форму ящика. Однако Миёко очень гордится своей работой.
— Ну вот, нравится?
— Угу.
Сампэй доволен. Берет ящик в руки и, отстранив немного от себя, разглядывает его. Ему представляется, что в домике спит маленькая птичка. Она лежит на боку, положив голову на изголовье из травы и вытянув лапки.
— Вот и готов домик.
Сампэй думает, что в руках у него прекрасное жилье для птички, и ему хочется поскорее написать на нем: «Птичий дом». Тут и Косукэ кончает работу. Взглянув на его поделку, Миёко фыркает:
— Это что же, ящик?
— Ящик! — недовольно буркает Косукэ. В руках у него нечто бесформенное: не то треугольник, но то четырехугольник. С одной стороны торчит лишний кусок доски, с другой — недостает. В образовавшуюся щель просвечивает свет.
— Ты считаешь, что это ящик? — Миёко берет домик в руки и разглядывает его.
— А что же еще! — сердится Косукэ, но сердце его сразу же смягчается, как только он вспоминает, что этот домик будет висеть на ветке дерева и станет жильем для птиц. И он говорит сестре: — Миёко, напиши на нем иероглифы. А?
— Какие?
— Как бы это получше назвать… «Птичий дом»? «Дом для птиц»?
— Нет, не так. Надо написать: «Птичий домик», — говорит Сампэй.
— Может, «Птичья гостиница»? — предлагает Миёко.
— Да нет же! «Птичий домик»! — кричит Косукэ.
— Ну ладно, ладно!
Миёко приносит кисть и тушь и пишет так, как пожелали мальчики. И чтобы птицы сразу могли понять, что это такое, она пишет не иероглифами, а азбукой[33] и чтоб виднее было — со всех сторон. Тем временем мальчики разыскивают веревки — ящики нужно привязать к веткам.
— А где вы повесите ваши домики? В роще? — спрашивает Миёко.
— Нет, — сердито отвечает Косукэ.
А когда Миёко пытается увязаться за ними, решительно прогоняет ее.
Мальчики уходят, а через полчаса следом за ними идет Миёко. Вскоре она бежит обратно, громко крича:
— Мама! Мама! Косукэ и Сампэй забрались на верхушку дуба.
Когда было обнаружено, что Косукэ и Сампэй забрались на высокий дуб, чтобы повесить там домики для птиц, им строго-настрого запретили ходить в рощу. Сегодня они пошли на речку, но им было сказано, что в воду входить нельзя. Можно только смотреть на речку с дамбы. И они сидели на дамбе и смотрели на воду, а более десятка мальчишек, больших и маленьких, весело перекликаясь, плескались в реке. Некоторые из них звали к себе Косукэ:
— Эй, Косукэ! Чего не купаешься? Иди к нам.
Косукэ спустился с дамбы и сел у воды, на травку. Сампэй присел на корточки рядом. Ребята разговаривали только с Косукэ, и Сампэю стало скучно. Надоело сидеть и молча глядеть, как все шумно резвятся в реке. Тут до его слуха донесся разговор двух взрослых на дамбе.
