го. Полдюжины басурман-воинов на веслах баржой
управляют да сам баскак. Боярские холопы услужли-
во посудину от берега на стрежень реки оттолкнули,
и поплыла она, как важная утица, на волне покачи-
ваясь.
Вот уже град земли низовской пропал за холмами
лесистыми, позади серенькая обитель печерская. Ле-
вый берег в густых ивняках, на правом дубняки гля-
дятся в реку, что в зеркало. Баржа под грузом в воде
глубоко сидит, ладно, что плыть вниз по течению, чуть
веслами пошевеливай — сама идет. Только от берега
подале держитесь, татары-воины, и от левого, и от
правого. Середины держитесь!
Доволен и радостен на носу баржи ханский бас-
как Хабибула. А матушка-Волга радушно и берега и
плесы навстречу раскрывает, обнять готовая. Но бе-
регись, баскак, Волга — река русская. Может так об-
нять — не порадуешься! А солнышко уж на середи-
ну неба забирается. Жарковато стало татарам-воинам
махать веслами, а тем, что на рулевом весле, — и по-
давно.
Зорок глаз Хабибулы. Издалека приметил, как
сквозь ракитник к Волге бабеночка спешит, пробира-
ется, на ходу раздевается, косы распускает. Сама стат-
ная да рослая, а походочка — что пружинками де-
вицу подкидывает. Вот на берег выбежала, одежку
на камушки бросила и с разбега в Волгу бултыхну-
лась. И поплыла наперерез барже нырком-гоголем: то
нырнет, то вынырнет, русалкой плещется, играет с
волной, что белорыбица. Вот совсем рядом с баржей
это чудо-юдо выплыло: не гоголь-нырок с моря хо-
лодного, не русалка с глазами зелеными, а девка рус-
ская глаза Хабибуле слепила красой.
Плывет впереди посудины, как рыба резвая, пря-
ди кос, что змеи живые, по спине струей разметаны.
А руки сильные да белые с волной спорят легко, иг-
раючи. Вот она бочком поплыла, баскаку ручкой по-
махала, да так-то приветливо, что у того сердце ек-
нуло. За всю свою жизнь не встречался басурманин с
такой красой. И закричал сарычом, вцепившись ру-
ками в жидкую бороду:
— Ух, якши баба! Ух, красна, баска русска девка!
Навострили уши гребцы-воины, приподнявшись,
глядят на чудо речное, дивуются. А красотка плывет
да плывет впереди посудины, то одним бочком, то
другим, без натуги плывет, играючи, будто всю жизнь
в воде прожила. И глядел на нее баскак Хабибула
как зачарованный: «Ох, якши баба, самому хану в
подарок ладна! За такую и золота отсыплет, и коня
подарит, и шапку соболью. Ох, гром на мою голову,
у самого три жены, отдал бы всех за такую одну! А
как смела, как ловка, была бы на зависть всей орде!»
Вот краса русалочка на спинку повернулась, в ла-
дошки похлопала и, красой дразня, круто к берегу
повернула. И завыл тут баскак Хабибула на всю Вол-
гу, сам не зная, кому и что приказывая:
— Аи, нагнать, собаки шелудивые, поймать, за-
арканить!
И ногами топал баскак, и бороду теребил, и бога
своего бранил. И погнали басурманы-воины свою по-
судину за русалкой к левому берегу, так что весла
гнулись и руль кряхтел. А девка, на берег выбрав-
шись, резво одежку с камешков подхватила и в ра-
китнике сокрылась. Не успела посудина к берегу при-
стать, как ожили кусты ракитовые, заголосили, за-
свистели по-разбойничьи. Из кустов ватага удальцов
высыпала с бердышами да копьями, по пояс в Волгу
забежали молодцы, баржу крючьями да баграми за-
цепили и к берегу подволокли. Как увидел баскак
страшное вольное войско, первым с борта в Волгу
скакнул, а за ним его воины. Да, видно, в воде ны-
рять не то, что на коне скакать. Побарахтались, свое-
го бога на помогу покричали да и на дно пошли, как
камни тяжелые.
А молодцы-удальцы, не откладывая, принялись
поклажу баржи тормошить. Первым им в руки бочо-
нок попался, с медом пьяным, разымчивым, что боя-
ре-угодники в подарок хану посылали. К меду бочо-
нок стерляди выкатили, расколотили, на песке среди
ракитника огонь развели, кругом сели и пировать на-
чали. И не забыли пить за здравие Семки-смерда, Са-
рынь Позолоты по прозванию, атамана удалого, и за
его залетку-зазнобушку из терема боярского, отваж-
ную и верную помощницу.
Скоро к берегу голодный люд набежал, баржу-по-
судину от снеди опорожнили и опьянели все, не столь
от меда, сколь от непривычной сытости. К вечеру бар-
жа совсем опустела, над водой поднялась, на волне
покачалась, будто раздумывая. И с пустой утробой
вниз по Волге поплыла. Одна-одинешенька и пустым-
пуста. Принимайте, ханы-басурманы, подарки от воль-
ницы земли низовской!
Невелика была ватага атамана Позолоты. Всего-то
полдюжины молодцов, сам седьмой. Но боярам и бас-
какам, ханским прислужникам, казалось так, что
глухомань заволжская, берега Волги низовые и гор-
ные кишат разбойной голытьбой, удальцами отчаян-
ными. Да на то и смахивало. Как пробежит слух-мол-
ва, подобно ветру свежему — грозы предвестнику, что
Семен Позолота по Волге плывет, вся голытьба и
смердь голодная ждали да слушали, когда на реке
бранный шум поднимется. Знали, что будет скоро
для брюха еда, одежа для плеча. Ватажками и в оди-
ночку к осиротевшей барже спешили и сноровисто
ее от остатков снеди и товаров разгружали. Да не во-
ровясь, не спеша, не кое-как, а с прибаутками да при-
говорами: «Боярин да хан-татарин наши избы грабят,
а мы их на Волге гладим. Бог правду знает: как при-
шло, так и ушло!» А остатки от добычи немалые, как
после сытого барса снежного.
И не укрыться, не утаиться было от грозного Са-
рынь Позолоты ни торговому человеку — купцу богато-
му, ни боярину, ни баскаку-басурману. Словно во сне-
вещуне привидится, или кто невидимый на ухо ата-
ману шепнет, что по Волге посудина с богатым гру-
зом плывет. С ватажкой из шести соколят налетит,
разобьет, вино заморское да серебро заберет, а одежу
да снедь береговой голытьбе оставлял. А хозяину с
охраной дорогу в Волгу указывал, рассуждая по-бо-
жески: «Коли волгарь наш коренной, так выплывет,
а коли захребетник какой, боярин, баскак, так води-
цы хлебни, ко дну иди!» Вот так и получалось, что
опознавать да предавать атамана Позолоту было не-
кому. А перед лютой зимой, когда мать Волга мерт-
вым сном засыпала, Семен Позолота со товарищами в
Печерскую обитель приходили, да с такими дарами,
что настоятели и келари вслух не дивились. Сам По-
золота до весны вратарем служил, а шестеро дружков-
товарищей на других делах в монастыре и по посад-
ским людям прислуживали, как люди жизни самой
праведной.
Но скучно и безрадостно было той порой житье
Оленки, дочки воеводиной. Давно бы ей замужем
быть, деток родить, мужу-боярину во всем угождать,
а она, как трава колючая да жгучая, из-под воли от-
ца-матери выбилась. И не хочет идти ни за боярина,
ни за басурмана. Взять бы отцу-воеводе в руки
плеть ременную да отхлестать голубушку по обычаю
басурманскому, да под замок посадить на хлеб, на
воду, на вольный свет не выпускать, солнышка не ка-
зать! Авось образумилась бы и присмирела, забыла
бы, как днями и ночами из дома-терема пропадать.
Да вот беда: дура воеводиха за дочку храбро засту-
пается, грехи-проказы ее покрывает, волю дает. Не
зря дочка с весны до осени по дням и ночам пропа-
дает.
Грозится, сердится воевода Тупой Бердыш: «Ой
как тоскует, тужит по ней келейка в Зачатьевской
обители, давно пора упрятать туда дочь непослуш-
