Виллем открыл глаза, посмотрел на порозовевшего, задышавшего полной грудью, но еще очень слабого барона, мысленно сказал спасибо этой загадочно появившейся лани, добровольно отдавшей свою жизнь.
— Виллем, у меня кажется был приступ. Я ничего не помню, — прошептал, едва открыв глаза, барон.
— Не трать силы, Жельксий, опасность уже позади, пойдем, я помогу тебе добраться до кровати. Тебе сейчас необходим покой, — Виллем помог барону подняться и опереться ему на плечо. Так они добрались до дома.
В холле поместья было пусто, чародей с усилием проводил грузного барона до его покоев, и, уложив в кровать, наказал поспать немного и не вставать до его возвращения. Когда сам Виллем спустился вниз и, измотанный окончательно, вошел в гостиную, в углу комнаты прямо на полу он увидел сидящую Мадлен. Девушка оперлась спиной на стену и, закрыв лицо руками, тихо всхлипывала. Чародей бросился к ней, взял ее руки в свои, взглянул в ее полные слез синие глаза:
— Мадлен, что произошло? Что случилось?
— Амаличка… леди Амаличка… — сквозь слезы только и смогла сказать Мадлен и снова зарыдала, теперь уже в полный голос.
Виллем выбежал на террасу, уже предчувствуя что-то недоброе, и увидел баронессу — Амалия сидела спиной ко входу на террасу и смотрела на море.
Чародей окликнул ее, но она не обернулась. Виллем подошел ближе, тронул ее за плечо и ужаснулся. Вместо хорошенького личика баронессы Амалии, он увидел иссохшее морщинистое лицо старухи из ночного кошмара. Баронесса была мертва, из нее была вытянута вся ее жизнь, и чародей теперь прекрасно понимал, что за лань пришла ему на помощь в оранжерее. Взгляд остекленевших глаз был направлен в сторону моря, на губах застыла улыбка. Виллем прикрыл рукой глаза баронессы. Взял со стола листочек со стихотворением.
Амалия выполнила обещание, чародей был первым, кто прочитал эти строки, навсегда потом запавшие в его душу, как и образ хрупкой и сильной духом юной баронессы.
— Что там написано, Виллем? — спросила вышедшая на террасу заплаканная Мадлен.
— Это на старолиорийском, Мадлен.
— Прочти для меня, пожалуйста, — девушка выглядела потерянной.
Виллем кивнул головой и перевел строки для незнакомой с древним языком Мадлен:
В спокойствии темнеющего неба,
В ласкающей мелодии волны,
В уединении ищу гармонии,
Чего мы в суетливых буднях лишены…
Мне теплый ветер нежно гладит волосы,
Вдыхаю жадно-жадно свежесть, соль, сосну…
Как жаль, минуты эти — только миг, не вечность,
В которой я душою отдохну…
— Как думаешь, Виллем, леди Амаличка действительно обрела покой? — спросила Мадлен чародея, подойдя к баронессе и заботливо пригладив ее растрепавшиеся седые волосы.
— Думаю да. Насколько я знаю, она сама стремилась к этому… — в задумчивости сказал чародей.
Он смотрел на линию горизонта, а голове его звучал нежный голос баронессы: «Знаете, чего я хочу, лорд Виллемий? В день, когда смерть придет за мной, я хочу смотреть на море — бескрайнее, синее, вечное… и моя душа, наконец-то, обретет долгожданный покой…»
Снова начались наши занятия. Только теперь к ним добавились мои каждодневные тренировки. Скучать было некогда. Время летело вскачь, как табун лошадей. Миновали зима и весна, мне сравнялось четырнадцать. Я чуть подросла за эту зиму и стала совсем девушкой. Долго не могла определиться, который из двух имеющихся у меня амулетов буду носить — тот, что достался от матери, или тот, который вырезал мне Кассий, и решила повесить на дуб у алтаря Богини оба. Что и проделала, набравшись смелости в ночь перед совершеннолетием. После чего стала носить их вместе, прицепив на один шнурок.
Нельзя сказать, что возрастные изменения разительно сказались на моем внешнем виде, но я с тайной радостью смотрела на свою слегка оформившуюся фигуру. В моих мечтаниях о великих приключениях теперь все чаще присутствовал некий собирательный образ рыцаря, который прикрывал мне спину в бою с врагами, помогал разгадывать головоломные интриги, сопровождал в странствиях и спасал от тысячи различных смертельных опасностей. Впрочем, я и сама была не промах в этих своих грезах, вытаскивая его из мрачных застенков злобных колдунов. И каждая история заканчивалась объяснением в пылких чувствах, сжиманием в крепких объятиях и утопанием в теплом сиянии карих глаз воздыхателя. Собранный мною образ рыцаря все больше и больше напоминал мне одного знакомого, но, в конце-то концов, кто видит, чей образ витает у девушки в голове, когда она занята домашними делами, бегает по лесу, или занимается с мечом.
И давешняя сказочка про дракона претерпела некоторые изменения. Принца я понизила в ранге до простого рыцаря, вместо огромного двуручника вручила ему парные мечи, наделила его парой выразительных карих глаз и растрепанными черными волосами (ну нравились мне кареглазые брюнеты, ничего не могла с собой поделать). Принцесса явно приобрела мои черты, сменив масть и потеряв часть прекрасности вместе с хрустальной короной и белым платьем, и уже не сидела в замке и не ждала спасения, а выбегала из него и, по мере сил, помогала рыцарю в бою мудрыми советами и чародейством. И только дракон, ничего не потеряв от моих подростковых амбиций, наоборот, приобрел злобности, свирепости и силы удара, что, впрочем, не мешало ему исправно дохнуть от совместной деятельности рыцаря и его дамы.
Словом, моя внутренняя жизнь текла бурно, несмотря на внешний покой и отсутствие событий. Благодаря регулярным физическим упражнениям, я стала крепче и сильнее и со своим тренировочным мечом управлялась уже куда как увереннее, чем неимоверно гордилась. Одно огорчало меня — невозможность обучиться езде верхом из-за отсутствия лошади. А мне очень хотелось этого после осенней поездки с Кассием на Призванном скакуне, а особенно, после встречи с Илларией. Я вспоминала, как она грациозно держалась в седле, и ужасно завидовала ее мастерству. Тем более, что в моих мечтах, моя будущая жизнь проходила в путешествиях и без лошади было никак не обойтись.
Нельзя сказать, что я совсем редко видела людей. Гораздо чаще, чем в первый год моей жизни в лесу, к нам стали заезжали чародеи (кто бы еще мог без опаски сунуться в Чернолесье!). Те, что приезжали к алтарному камню, как Иллария с дядей, все так же беспокоили нас не часто, а количество других — гонцов из столицы, увеличилось. Но я, хоть и была занята всякого рода упражнениями, очень часто смотрела в тоске на тропу, ведущую к переправе. Я не признавалась себе в том, что ждала только одного гостя…
Эдельвия. Поместье Орт. Конец Января — начало Февраля. 299 г от разделения Лиории. Виллем.
На следующий день после погребения баронессы Амалии Орт, чародей Виллем весь день провел в библиотеке. За окном уже смеркалось, а он все никак не мог отогнать от себя мрачные мысли, перед глазами навязчивым призраком стоял образ юной баронессы. Даже бутыль хорошего коньяка из погреба поместья, выпитая почти до дна, не принесла Виллемию никакого удовлетворения.
Он вырос один, не имея ни братьев, ни сестер, и чувство братской любви не было знакомо ему ранее. Чародей впервые ощущал нечто подобное этому чувству. Еще живая баронесса вызывала у него неведомые эмоции — желание защитить, укрыть от бед, наказать обидчиков. А сейчас, когда Амалия была мертва, совесть глодала Виллема со страшной силой — не защитил, не уберег, своей рукой подвел к смерти. На душе было мерзко, противно, и по-особому гадко. Чародей не понимал, куда подевалось то равнодушие, которое было у него после темной инициации, сейчас он с удовольствием испытал бы его, но нет — сердце сжимали горячие щипцы боли, заглушить которую не в силах был даже коньяк.
Дверь в библиотеку предательски скрипнула.
— Виллемий, не помешаю? — тихо спросил от порога барон Орт.
— Заходи, Желькский, я тут пью коньяк из твоих запасов. Тебе налить? — не оборачиваясь на вошедшего, пробормотал чародей.
— Да я поговорить к тебе, — тяжело вздохнув, ответил барон и расположился в кресле напротив Виллема.
Чародей отметил, что Желькский выглядит слишком бледным и усталым, даже в полумраке библиотеки было заметно, как осунулось его лицо, как выступили разом все морщины.
— Как твое самочувствие, мой друг? — поинтересовался он у барона.
Орт натянуто улыбнулся:
— Сердечко не шалит больше, тебе спасибо, но я не могу отделаться от мыслей об Амалии. Я вижу, и ты, Виллем, тоскуешь о ней.
Чародей кивнул. Барон закашлялся по-старчески и продолжил:
— Мне тяжело говорить с тобой об этом, я перед тяжелым выбором, Виллемий.
— О чем это ты? — удивленно посмотрел на собеседника чародей.
— С одной стороны, я обязан тебе жизнью, чародей, с другой стороны, мне невыносимо больно, когда я осознаю какой ценой ты спас мне жизнь, и чьей рукой была убита моя бедная племянница.
