И ей очень захотелось вернуться в свое детство. Но что для этого сделать? Может быть, поступить в первый класс?
Весна снижает оценки даже у отличников.
В дневниках погоды, который каждый день ведут школьники, светит вовсю солнце, увеличивается долгота дня, но времени на уроки почему-то не хватает. Рядом с пятерками появляются четверки и даже трояки.
Дыркорыл каждое утро встречал с какой-то особой радостью, бежал с хорошим настроением в школу, а Одноух, наоборот, еле передвигал ноги, тер лапкой красные глаза, зевал на уроках.
— Ты спишь на ходу? — спросил на перемене Дыркорыл приятеля и дал ему подножку. — Не видишь — Ирка идет?
Ира сидит на парте перед нашими отличниками.
У нее такая длинная пушистая коса, что Одноух иногда не выдерживал, дергал тихонько — привет, мол; но Ирка на него ни разу не пожаловалась.
Дыркорыл не позволял себе таких вольностей. А сейчас почему-то обратил на Ирку внимание: такая была она солнечная и сияющая у раскрытого окна.
От подножки Одноух растянулся на полу, Ира улыбнулась, а Дыркорыл вдруг почувствовал, как бешено стучит его сердце.
С этой минуты Дыркорыл стал совершать неожиданные поступки.
Он вызвался идти за хлебом, хотя очередь была Одноуха. Тот немедленно согласился, прилег на мягкий диван.
В магазине Дырк не подошел к прилавку с хлебом, а замер у стеклянной витрины, наблюдая, не идет ли по улице Ира.
Она прошла мимо витрины. Дыркорыл выскользнул из магазина, с равнодушным видом поплелся за девчонкой.
Видит: стоит Ира посреди двора и, задрав голову, смотрит в небо. Дыркорыл тоже задрал свой пятак и не заметил ничего особенного — ни вертолета, ни воробья, ни знакомой Картины, ничего, кроме слепящего солнца.
Дыркорыл стукнул девочку по плечу:
— Ты чего, Ирка?
Она оглянулась, засмеялась: «Ничего!» — и побежала за дерзким поросенком.
Они стали бегать и прыгать как сумасшедшие. А за ними какой-то мальчишка увязался. Он размахивал руками и кричал: «Я вот вам… я вот вам…» И все они хохотали.
Дыркорыл взбежал на горку и прыгнул вниз.
Искры брызнули из глаз. На мгновение прыгун даже потерял сознание. Но тут же вскочил, побежал опять прыгать.
А Ира опять смотрит в небо. Там, в самой вышине, парит белоснежная птица.
— Это Картина? — спрашивает девочка. И после кивка Дыркорыла продолжает: — Так я завидую вам! Приятно иметь такого друга.
Дыркорыл чуть не брякнул: «А со мной разве не интересно дружить?»
Но вместо этого закричал в самое небо:
— Картина! Картина! Спускайся! Давай с нами играть!
Картина не обращала на них никакого внимания, продолжая кружить в лучах заходящего солнца. Сейчас она была розовой вороной.
— Что с ней? — спросила девочка. — Она не слушает тебя?
Дыркорыл лишь вздохнул, не понимая, что случилось с его приятельницей.
Картина прекрасно наблюдала все сверху, слышала летящие голоса и делала вид, что ничего не замечает. Конечно, можно и поиграть с девочкой и мальчиком. Но разве это решит самую важную для нее проблему? Как побороть в себе десятилетия гордого одиночества? Как быть полезной людям? Как стать счастливой?
Картина думала, думала и ничего не могла придумать…
Иру окликнули, она ушла домой.
Дыркорыл долго стоял посреди двора и смотрел на Ирины окна. Ему казалось, что она вот-вот выйдет и снова начнется веселая карусель бега. Но Ира не вышла.
Хлеб Дыркорыл прозевал: магазин закрылся.
Отец, конечно, сделал выговор Одноуху. Тот, лежа на диване, приоткрыл один глаз, сказал:
— Я не виноват. Просто Дыркорыл влюбился.
Дыркорыл подпрыгнул на месте, покраснел до самого кончика хвоста.
— Я пробежал тысячу километров, пока ты спал, а хлеба нигде нет.
— Влюбленный поросенок, — хихикнул Одноух. — Сотри грязь с пятачка.
— Дохлый заяц! — не выдержал Дыркорыл, дернув обидчика за ухо.
Одноух вскочил, принял боксерскую позу:
— За зайца ответишь!
Драчунов разнял Нехлебов. И объяснил, что влюбленным имеет право быть каждый, кто не дерется, не ругается и вовремя учит уроки. Но сейчас — луна уже светит в окно, а в дневниках еще не нарисовано солнце.
Одноух пробудился от спячки. Он писал в тетради и с тоской поглядывал на луну. Так приятно запахнет скоро свежей зеленью. Покататься бы сейчас по траве, поточить о молодую кору зубы. Может, и ему в кого-нибудь влюбиться, стать благородным и чуть сумасшедшим человеком? Но в кого?
Одноух зевнул, огляделся, увидел пустой балкон.
Сегодня все какие-то шальные. Даже Картина загулялась, не вернулась в свое гнездо.
В Ершах объявился необычный почтальон.
Тридцать лет по сельским дорогам гоняла на велосипеде и мотоцикле с сумкой через плечо тетя Наташа, и веселого быстрого почтальона знал каждый мальчишка.
Но вот не только педали, но и собственные ноги стали тяжеловаты для тети Наташи, она собралась на пенсию.
Ждали нового почтальона из центра. Газеты и письма в Ершах разносили школьники. Тетя Наташа сортировала почту, диктовала в далекие пункты телеграммы по телефону.
В свободные минуты почтальонша сидела у окна и беседовала с большой белой птицей.
Картина облюбовала себе дерево возле почты.
Напротив почты находился универсальный магазин, и из него то и дело неслась бравая музыка. Музыкальную страсть Картины сразу подметила тетя Наташа. Почему-то ей показалось, что белая ворона обосновалась возле почты именно из-за музыки.
— Что больше нравится? — интересовалась тетя Наташа. — Марши или вальсы?
Ворона кивнула.
— А мне гармошка, — призналась почтальонша. — Знаешь, как я в молодости частушки пела? Ты небось видела.
Картина помнила и залихватские переборы гармони, не смолкавшие на деревенской улице до рассвета, и частушки со смехом и притопами.
Из дверей магазина вылетели резкие ритмичные звуки, смешались с грохотом проехавшего грузовика, застряли в шлейфе пыли.
— Верка! — грозно позвала тетя Наташа, и, когда на крыльце показалась ее дочь, потребовала: — Отключи громыхалку. Поставь нам вальс.
Продавец Вера пожала плечами, удалилась за стеклянный прилавок, но пластинку все же переменила.
Волны вальса понеслись по улице, уплыли в небо, и голубоглазая ворона взмахнула белоснежными крыльями.
— В почтальоны не пошла, — критиковала дочь тетя Наташа. — Культурой обслуживания занялась. А какая у нее культура? Один джаз в голове.
— Ну что вы, мамаша, говорите? — отвечала, услышав критику, из открытого окна Вера. — Ценники на виду, все люди грамотные. Нашли кому жаловаться — сороке.
— Я тебе в книге жалоб запись сделаю! Слышь, Верка?! — крикнула, рассердившись, почтальон, но слова ее утонули в новой модной мелодии.
Тетя Наташа залюбовалась дочерью: какая красивая невеста — отражается в разных зеркалах.
Покупателей в эти ранние часы не было. Три Верки, которых видела в зеркалах тетя Наташа, скучали возле блестящих прилавков.
А почта работала. Машина привезла свежие газеты и письма.
Тетя Наташа привычно раскладывала корреспонденцию.
Стучал в соседней комнате телеграф.
Пришла срочная телеграмма — в село Озерки председателю колхоза, и тетя Наташа расстроилась: в Озерках испорчен телефон, а до села километров пятнадцать. Что делать? Как передать срочные слова? Не потащишься пешком по весенней грязи… Сидеть у окна и ждать, когда проедет мимо какой-нибудь Озерковский шофер?
Тетя Наташа поделилась своими огорчениями с Картиной. Та слетела с дерева, уселась на подоконнике, стукнула клювом о раму: «Кар!»
— Неужели сама отнесешь? — догадалась тетя Наташа и даже попятилась от такой смелой идеи.
«Кар-р-р!» — решительно подтвердила Картина: кор-респонденцию доставлю, не беспокойтесь, раз такая неприятная сложилась картина.
— Ты Озерки как будто знаешь… — размышляла вслух почтальонша. — По прямой, по воздуху, туда километров восемь будет. И правление колхоза, может, знаешь, где стоит?
Картина кивком подтвердила, что знает: правление, конечно, на площади стоит.
Тетя Наташа хлопнула в ладони, хотела обнять свою спасительницу, но постеснялась.
— Возьми, — она протянула телеграмму и квитанцию. — Расписку не забудь!
Белый почтальон уже летел над крышами, держа в клюве срочную депешу. Сильные крылья беззвучно рассекали воздух, но Картина ощущала его упругость каждым своим пером. Она торопилась, понимая важность поручения.
«Вы что — не видите, что в клюве не простая бумаженция?! Это же „Те-ле-грам-ма“! Срочная бумага! Печатными буквами пишется на тонкой ленте и приклеивается к бланку с двумя „м“! Телеграмма».
