Как-то раз вечером, когда бремя жизни показалось мне еще более невыносимым, чем обычно, я отправился к себе в клуб — не столько в надежде встретить близких друзей, ибо Лондон в ту пору был «мертвым городом», сколько просто для того, чтобы услышать «сладостные звуки человеческой речи» и прикоснуться к биению свежей мысли.
Но, как оказалось, первым лицом, которое встретилось мне в клубе, оказалось лицо недавнего приятеля. Это был Эрик Линдон, с каким-то угрюмым видом перелистывавший газеты… Мы разговорились, и беседа доставила нам немалое удовольствие, которое мы и не пытались скрывать друг от друга.
Наконец я решил обратиться к теме, занимавшей меня более всего прочего.
— Надо полагать, Доктор (мы решили называть его так, ибо это составляло некий компромисс между формальным «доктор Форестер» и интимным — чего Эрик Линдон едва ли заслуживал — «Артур») уже отбыл за границу? Не могли бы вы указать мне его теперешний адрес?
— Я думаю, он по-прежнему в Эльфстоне, — последовал ответ. — Впрочем, я не был там с тех самых пор, когда мы в последний раз виделись с вами.
Я буквально не мог прийти в себя от изумления:
— А могу я спросить — не сочтите это за чрезмерное любопытство — ваши свадебные колокола уже прозвонили вам «Многая лета»?
— Нет, — спокойным, лишенным малейшего следа эмоций тоном отвечал Эрик. — С этим все кончено. Я по-прежнему «Бенедикт-холостяк».
После этих слов меня переполнила такая волна радости — еще бы, Артуру предоставляются все возможности для счастья! — что мое изумление помешало продолжению столь любопытной беседы, и я был только рад воспользоваться благовидным предлогом и откланялся.
На следующий же день я написал Артуру, отвесив ему такую кучу упреков за столь долгое молчание, что едва смог подобрать слова, чтобы попросить его тотчас же рассказать мне обо всех его делах, в том числе — сердечных.
Прежде чем я мог получить его ответ, должно было пройти дня три-четыре, а то и больше… Право, мне никогда еще не приходилось убеждаться в том, что дни могут ползти с такой неумолимой медлительностью!
Чтобы хоть как-то скоротать время, я отправился вечером в Кенсингтон-Гарден и, рассеянно бродя по его дорожкам, вскоре почувствовал, что меня охватило какое-то совершенно незнакомое чувство. Признаться, прежнее «феерическое» ощущение давно покинуло меня, и я мог ожидать чего угодно, только не встречи со своими друзьями-феями. Но вдруг в траве, окаймлявшей дорожку, я заметил крошечное существо, которое не было похоже ни на насекомое, ни на одно из знакомых мне созданий. Осторожно опустившись на колени и сложив ладони в виде ex tempore[19] клетки, я мигом поймал крошечное существо. Каково же было мое изумление и радость, когда я увидел, что на моей ладони восседал не кто иной, как Бруно собственной персоной!
Правда, сам он отнесся к такой встрече весьма прохладно, и, как только я опустил его на землю, чтобы ему было удобнее разговаривать со мной, обратился ко мне так, словно мы в последний раз виделись с ним каких-нибудь пять минут назад.
— Разве ты не знаете, что существует особое Правило, — воскликнул он, — на случай, когда вы без спроса берешь фею в руки?
(Увы, познания Бруно в английской грамматике с нашей последней встречи ничуть не улучшились.)
— Увы, нет, — признался я. — Я не знаком ни с какими правилами на сей счет.
— А я уж было подумал, что ты хотите меня съесть, — заметил малыш, с торжествующей улыбкой заглядывая мне в лицо. — Впрочем, я сам толком не знаю. Но впредь лучше не хватай меня без спроса.
Упрек и впрямь был вполне заслуженным, и я не нашелся, что и возразить крошке.
— Ладно, впредь обязательно буду тебя спрашивать, — проговорил я. — Кстати, я даже не знаю, можно ли тебя есть!
— Не сомневаюсь, что на самом деле я очень вкусный, — довольным тоном заметил Бруно, словно это и впрямь было нечто такое, чем можно гордиться.
— Но что ты здесь делаешь, Бруно?
— Меня зовут не так! — с возмущением воскликнул мой маленький друг. — Разве вы не знаешь, что меня зовут «О Бруно»?! Сильвия всегда обращается ко мне именно так, когда я отвечаю уроки.
— Ну, хорошо, хорошо. Что же ты здесь делаешь, О Бруно?
— Готовлю уроки, что же еще! — Малыш произнес это, вытаращив глазенки, что случалось с ним всякий раз, когда он понимал, что несет совершеннейшую чепуху.
— О, значит, у тебя такая манера готовить уроки, не так ли? И что же, ты так лучше их запоминаешь?
— Я всегда хорошо помню свои уроки, — отвечал Бруно. Не то что уроки Сильвии! Их запомнить ужасно трудно! — При мысли о них малыш даже вздрогнул и поежился, а затем забавно потер лоб кулачками. — Я еще не научился думать, вот они и не запоминаются! — в отчаянии вздохнул он. — Для них, наверное, нужен какой-нибудь двойной ум!
— А куда же подевалась Сильвия?
— Я и сам хотел бы знать это! — раздосадован но вздохнул Бруно. — Что толку задавать мне уроки, если она даже не удосужится объяснить мне самые трудные места?!
— Постараюсь отыскать ее и вернуть к тебе! — вызвался я. Поднявшись на ноги, я огляделся по сторонам, не видно ли где-нибудь под деревом Сильвии. Буквально через минуту я заметил, что в траве шевелится что-то странное, и, опустившись на колени, увидел прямо перед собой невинное личико Сильвии. При виде меня оно так и вспыхнуло от радости; а еще через миг я услышал хорошо знакомый сладкий голосок. Он произносил конец какой-то фразы, начало которой прошло мимо моих ушей.
— …и я думаю, что он уже кончил готовить уроки. Вот я и собираюсь к нему. А вы? Не хотите ли пойти со мной? Это совсем близко, с другой стороны дерева.
Для меня это «близко» составило несколько шагов, но у Сильвии это отняло немало сил, и мне пришлось идти очень медленно, чтобы не обогнать крохотное создание и, чего доброго, не потерять его из виду.
Найти письменные уроки Бруно оказалось проще простого: они, как оказалось, были аккуратно написаны на больших гладких листиках плюща, в беспорядке разбросанных на земле. Трава вокруг была повыщипана. Но самого бедного ученика, который, как следовало ожидать, должен был корпеть над ними, нигде не было видно. Мы внимательно огляделись вокруг; все было напрасно. Наконец острый взгляд Сильвии заметил брата, качавшегося на длинном стебельке плюща. Девочка тотчас строгим голосом приказала ему спуститься на terra firma[20], перестать шалить и заняться делом.
«Сперва — удовольствие, потом — дело» — таков, как мне показалось, был девиз этих крошечных существ; по крайней мере, при встрече они обменялись уймой поцелуев, прежде чем и впрямь заняться делом.
— Ну, Бруно, — требовательным тоном проговорила Сильвия, — разве я не говорила тебе, что ты должен сидеть и учить уроки до тех пор, пока не услышишь «хватит!»?
— Именно это я и услышал! — с лукавинкой в глазах возразил Бруно.
— И что же ты слышал, хитрый мальчишка?
— Это было похоже на дуновение ветерка, — отозвался малыш, — нечто вроде едва слышного звука. А вы случайно не слышали его, господин сэр?
— Ну, ладно, ладно. Но зачем же ты улегся спать на своих письменных работах, хитруля? — Бруно, надо признать, и впрямь улегся на самой большой «письменной работе», то бишь листке плюща, а другой скатал в трубочку и вместо подушки подложил под голову.
— Я и не думал спать! — глубоко обиженным тоном возразил Бруно. — Не успел я закрыть глазки, как оказалось, что меня будят!
— И сколько же тогда ты успел выучить, негодник?
— Самую капельку, — скромно и честно признался малыш, по-видимому не решаясь преувеличить собственные успехи. — Но больше я просто не смог!
— О Бруно! Все ты можешь, если только захочешь.
— Разумеется, могу, если захочу, — признал бедный мученик науки. — А если нет, то, ясное дело, нет!
У Сильвии имелся свой собственный ключ — от которого я, признаться, не в восторге — к решению логических хитросплетений Бруно. Она просто «переключала» братика на какую-нибудь другую тему или мысль; о, она мастерски владела этим искусством!
— Послушай, я должна сказать тебе одну вещь…
— А знаете, господин сэр, — глубокомысленно заметил Бруно, — Сильвия ведь не умеет считать. Если она говорит: «Я должна сказать тебе одну вещь», — я готов поклясться, что на самом деле она скажет целых две! Она всегда так делает!
— Две головы лучше одной, Бруно, — отозвался я, сам толком не понимая, с чего это мне вспомнилась эта пословица.
— Я и не думал, что можно обзавестись двумя головами, — задумчиво проговорил Бруно. — Одна голова будет обедать, а другая спорить с Сильвией… Здорово, а? Ведь это очень весело — иметь сразу две головы! Не так ли, господин сэр?
— Вне всякого сомнения, — заверил я его.
