— Должна признаться, что я сегодня согрешила, пропустив ее, — проговорила леди. — Мне надо было написать письмо Эрику. — А вы… не могли бы вы вкратце рассказать, что говорил сегодня священник о молитве? Мысль о ней никогда не представала мне в таком свете.
— В каком таком свете? — спросил Артур.
— Видите ли, Природой управляют неизменные, разумные законы: наука давно доказала это. Поэтому просить Бога о чем-нибудь (за исключением молитв о духовных дарах) — все равно что ожидать чуда; мы просто не имеем права этого делать. Я молилась не так, как он, и итог этой молитвы просто смутил меня. Скажите же, что вы думаете об этом.
— Я не хотел бы обсуждать трудности, с которыми столкнулся капитан Линдон, — мрачно отвечал Артур, — тем паче в его отсутствие. Но если это касается лично вас (тут его голос заметно смягчился), я, пожалуй, скажу.
— Разумеется, это касается меня, — отвечала леди.
— Тогда я прежде всего спрошу вас: «А почему вы исключаете молитву о духовных дарах?» Разве ваш разум — не часть Природы?
— Да, конечно, но тут проявляется Свобода Воли: я могу выбрать то или это, и Бог поможет мне совершить правильный выбор.
— Выходит, вы не фаталистка?
— Вовсе нет! — честно призналась она.
— Слава богу! — прошептал Артур так тихо, чтобы только я мог его услышать. — Значит, вы допускаете, что я в акте свободного выбора могу сдвинуть эту чашку, сказав ей: «Пойди туда или сюда!?»
— Да, допускаю.
— Отлично. Давайте рассмотрим, как это достигается согласно вечным Законам. Чашка движется потому, что на нее воздействует некое механическое усилие, заключенное в моей руке. Моя рука движется потому, что ее приводят в действие определенные усилия — электрические, магнетические и любые другие, которые могут быть созданы «нервной энергией» — порожденные моим мозгом. Эта нервная энергия, порождаемая мозгом, со временем, когда наука достигнет более высокого развития, может быть сведена к действию химических веществ, поступающих в мозг вместе с кровью и зависящих исключительно от пищи, которой я питаюсь, и воздуха, которым я дышу.
— Но разве это не фатализм? В чем же здесь Свобода Воли?
— В выборе нервов, — отвечал Артур. — Нервная сила, заключенная в мозге, естественно, зависит от действия того или иного нерва. Чтобы определить, какой именно нерв вызывает такую реакцию, нам необходимо нечто большее, чем знание вечного Закона Природы. Это нечто и есть Свобода Воли.
Глаза леди Мюриэл так и засверкали.
— О, я поняла, куда вы клоните! — воскликнула она. — Человеческая Свобода Воли представляет собой исключение из вечного Закона. Нечто подобное говорит и Эрик. Я думаю, он имел в виду, что Бог способен воздействовать на Природу только через посредство влияния на Человеческую Волю. Так что мы вполне можем молиться «хлеб наш насущный даждь нам днесь», потому что само сотворение хлеба — дело рук человеческих. Но молиться о ниспослании дождя, о хорошей погоде столь же нелепо, как… как… — Леди с легким испугом поглядела по сторонам, опасаясь, не наговорила ли она чего-нибудь лишнего.
Артур неторопливо отвечал ей — добрым, бархатно-низким голосом, подрагивающим от преизбытка чувств и напоминающим голос человека, оказавшегося перед лицом смерти:
— Неужели он, борющийся со Всемогущим, вправе поучать его? Неужели мы, «черви, рожденные в полуденных лучах», можем ощущать в себе силу направлять в ту или иную сторону Силы Природы — той самой Природы, частью которой мы являемся, и неужто мы в безграничной своей гордыне и безумном заблуждении дерзнем отказать в такой силе Ветхому Деньми? Иначе говоря, заявить Творцу: «Вот до сих пор и ни шага дальше! Ты создал мир, но править им не властен!»?
Леди Мюриэл в ответ только закрыла лицо руками и то и дело повторяла: «Слава богу, слава богу!»
Мы встали и собрались уходить. Артур на прощанье заметил:
— Еще одно слово. Если вы убедились в силе молитвы о всевозможных человеческих нуждах — молитесь. Просите, и дано вам будет. А я — я тоже молюсь. О, я знаю, Бог услышит мою молитву!
На обратном пути мы почти все время молчали. Но у самых дверей нашей обители Артур пробормотал — и его слова явились эхом моих собственных мыслей: «Что знаешь ты, о женщина, что думаешь спасти мужа своего?»
Больше к этой теме мы не возвращались. Мы сели и разговорились и сами не заметили, как прошла ночь и наступило утро. Артуру хотелось поговорить об Индии, о новой жизни, которую он надеется начать там, и о деле, которому он собирается себя посвятить. Его благородная душа была переполнена высокими помыслами и планами, не оставлявшими места гордыне или мелочному эгоизму,
— Ба, скоро совсем рассветет! — проговорил наконец Артур и отправился к себе наверх. — С минуты на минуту взойдет солнце; и хоть я бессовестно лишил тебя последней надежды выспаться этой ночью, я думаю, ты меня простишь: видит бог, я просто не мог сказать тебе сегодня: «Спокойной ночи!» Один Бог ведает, доведется ли нам увидеться с тобой, да и вообще — услышишь ли ты больше обо мне!
— Ну, услышать-то о тебе я еще непременно услышу! — мягко отвечал я, продекламировав заключительные строки странного стихотворения:
Ни одна звезда
На свете не исчезнет без следа.
Там, на востоке, их зажжет любовь!
Кто аватарой Вишну станет вновь?
— А ну-ка, погляди на восток! — воскликнул Артур, останавливаясь на лестнице у окошка, из которого открывался замечательный вид на море и восточный край небосвода. — Запад — огромная могила скорбей и печалей, ошибок и заблуждений Минувшего — со всеми его несбывшимися Надеждами и погибшей Любовью! Новые силы, новые надежды и замыслы, новая Жизнь, новая Любовь придут только с Востока! Привет тебе, Восток! Да здравствует Восток!
Когда я входил в свою комнатку, его последние слова еще звучали в моих ушах. Раздернув гардины, я невольно залюбовался, как солнце во всем своем великолепии вырывается на свободу из ночной темницы — океана, озаряя мир лучами нового дня.
«Вот так же и он, и я, и все мы! — восхищенно подумал я. — Все злое, мертвое, лишенное надежд уходит в прошлое вместе с ночью! А все прекрасное, живое и преисполненное новых надежд входит в мир на рассвете нового дня!
Да исчезнут вместе с Ночью все ее призраки, все ночные испарения и мрачные тени, сумеречные призраки и протяжное уханье сов! Пусть вспыхнут на рассвете ослепительные столбы света, повеет освежающий ветерок, дохнет животворящее тепло и зазвучит заздравная песня жаворонка! Привет тебе, Восток!
Да исчезнут вместе с Ночью облака ненависти и гордыни, мертвящая тяжесть греха и горькие слезы раскаяния! Пусть ярче загорится сияющий рассвет разума, повеет нежное дуновение чистоты, и весь мир охватит безмятежная радость! Привет тебе, Восток!
Да исчезнут вместе с Ночью воспоминания о погибшей любви, мертвые листья погасших надежд, скорби и печали, заглушающие лучшие силы души! Пусть повсюду живой рекой разольются чаемая сущность бытия, знамение незримых сил, отверзающие в душе человека неустрашимые и чистые очи веры!
Привет тебе, Восток! Здравствуй, Восток!»
Власть Автора отринувшие грезы,
Вы — руки, что в гробу сложила Мать:
С очей не отереть ей больше слезы
И плачущее чадо не унять…
Таков портрет и главная идея
Конца Истории моей. О фея —
Хранительница (как хранят лишь дети!),
Журившая, учившая, лелея
Насмешливого Бруно! Кто на свете
Любил тебя, мой ангел, так, как я?
Ах, Сильвия! Прощай, любовь моя!
Следующие месяцы моей уединенной жизни в городе резко отличались от недавней идиллии, оказавшись на редкость скучными и однообразными. Я лишился приятных собеседников, окружавших меня в Эльфстоне, с которыми я мог обмениваться раздумьями, — собеседников, чье благорасположение ко мне сделало мою жизнь полной и насыщенной. Но самое печальное — я лишился возможности общаться с двумя феями, или волшебными малышами, ибо я еще не решил для себя вопрос о том, кто или что такое они — эти малютки, чья шаловливая беззаботность заполнила мою жизнь каким-то волшебным — если не сказать магическим — сиянием.
В рабочее время, когда интеллектуальный уровень большинства людей, по моему глубокому убеждению, опускается до уровня механической кофемолки или утюга, время текло своим чередом. Зато в паузы между ними, в те блаженные часы, когда мы набрасываемся на книги и газеты, чтобы хоть немного утолить умственный голод, когда, возвращаясь к сладким воспоминаниям, стремимся — и, надо признать, тщетно — населить пространство вокруг нас милыми улыбками далеких друзей, горечь одиночества напоминала о себе особенно остро.
