Илья Муромец стал настоящим богатырём, хотя и мухи не обидел. Да, он сокрушал врагов, но лишь когда они приходили с мечом на нашу землю. Ни разу Муромец не вторгался в чужие пределы, зато всегда стоял на страже своих.
Отказ защищать Отечество – большой грех. Но и кровь врага отягчает душу. Поэтому на склоне лет, когда воцарился пусть недолгий, но прочный мир, Илья Муромец принял постриг в Киево-Печерском монастыре. Там он ушёл в затвор, то бишь уединился в пещерной келье, чтобы денно и нощно молиться не только за свою страну, но и за души убиенных иноверцев.
Знали их потомки об этом или нет, неизвестно. Наверное нет, потому что в 1188 году половцы вновь напали на Киев и его главную святыню – Печерский монастырь.
* * *
…Услышав звон клинков и стоны раненых, седой как лунь инок вышел из кельи. Он был препоясан булатным мечом, но не обнажил его. Монах лишь глянул в глаза врагам, а потом перекрестился и прикрыл сердце левой дланью за миг до того, как её пронзил дротик человека, о котором преподобный Илия Муромец теперь молится на небесах.
А на земле его святые мощи уже тысячу лет нетленно почивают в ближних пещерах Киево-Печерской Лавры и по сей день помогают всем, кто просит монаха-богатыря о помощи…
Конец второй книги
КНИГА ТРЕТЬЯ
СИЛА НЕБЕСНАЯ
– Мальчик, как тебя зовут?
Илья приоткрыл глаза и увидел, что лежит на кровати под белой простынёй. Над ним склонился профессор Сальников. Он нетерпеливо прищёлкивал пальцами левой руки, а правой покачивал перед лицом пациента.
– Мальчик, как тебя зовут! – повторил профессор.
Это был очень простой вопрос, но ответ на него дался с трудом:
– Илья… – сказал Илья и запнулся.
Вначале он никак не мог вспомнить свою фамилию, а когда вспомнил, то чуть не рассмеялся: уж больно смешно она звучала.
– Илья Ножкин… – наконец неуверенно проговорил он.
Однако ни профессору, ни его свите фамилия смешной не показалась. Наоборот, она им очень понравилась, и врачи одобрительно загудели, словно услышали что-то необычайно важное.
– А сколько тебе лет? – продолжал приставать Сальников.
– Мне?
– Тебе, тебе!
– Двести тринадцать.
– Отлично! – обрадовался профессор. – Если пациент шутит, то можно предположить, что из наркоза он вышел успешно. Итак, Илья Ножкин, тебе тринадцать лет – и это замечательно!
– Замечательно? – переспросил Ножкин, который так быстро привык к своей фамилии, что даже удивился, почему она показалась ему смешной.
– Да, замечательно! Ведь если бы тебе было двести тринадцать, то у нас бы не хватило времени на вторую попытку.
– А мне разве не сделали операцию?
– Нет. Тут, понимаешь, трансформаторная будка сгорела. А без электричества не то что операцию не сделаешь, а даже брюки не погладишь…
– Ну, как он? – заходя в палату, спросил академик Лютиков.
– Полный порядок. Да вы сами взгляните, Сергей Адамович.
– Ну, если вы разрешаете, Ефим Юрьевич, то не премину, – усмехнулся академик и профессиональным движением оттянул Ножкину нижнее веко. – Молодец, так держать! Значит, поступим следующим образом: ты у нас до вечера полежишь, а потом – домой!
– И всё? – дрогнувшим голосом спросил Илья.
– Почему всё? Через месяц повторим попытку, и, даст Бог, будешь ходить.
– А почему не раньше?
– Потому что послезавтра я улетаю в Париж на международный симпозиум. Может, вооружусь новыми идеями… Кстати, есть хочешь?
– Хочу.
– Это хорошо, но пока потерпи… Ну, что, коллеги, пожалуй, дадим Илье отдохнуть?
Врачи восприняли этот вопрос как команду, и через минуту Ножкин остался один, если не считать голубя, цокающего по подоконнику красными коготками.
* * *
Илья не заметил, как задремал. В его голове тут же ожили странные картинки: вот он скачет на коне по необъятной степи, вот сражается с дюжиной головорезов, вооружённых кривыми саблями, а вот сам великий князь киевский подаёт ему кубок с клюквенным квасом, и зовут Илью вовсе не Ножкиным, а Муромцем… Ну, и всё такое.
– Тихо, внучок, тихо, – внезапно услышал он знакомый голос.
– Дед, это ты? – сонно проговорил Илья.
– Он самый… С возвращеньем! – улыбаясь, поприветствовал Ножкина старик. – Похоже, ты был далече. Кричал что-то, звал Добрыню и Алёшу. Если это те, про кого я подумал, то ты не иначе как у былинных богатырей в гостях побывал.
– Точно! Мне такой странный сон приснился, будто я Киевскую землю защищал и прожил двести тринадцать лет. А потом стал монахом и меня убили.
И Илья вкратце рассказал деду всё, о чём вы прочитали в предыдущей книге. Дед внимательно слушал, а когда внук закончил, сказал:
– Так оно и было, только не с тобой, а с Ильёй Муромцем. А может, это и не сон вовсе…
– А что же?
– Не знаю, не знаю… Только думаю, что твою душу святой преподобный к себе прижал, пока врачи за твоё тело бились. Прижал и тем самым спас, по воле Господней. Вот жизнь богатыря тебе и открылась.
– Так получается я на самом деле был Муромцем?
– Не знаю, не знаю… – задумчиво повторил дед. – Есть вещи, которые нам понять не дано. Только мой тебе совет: ты до времени никому свой сон не рассказывай, всё равно не поверят. Пусть это в тебе живёт: глядишь, и поможет когда святой преподобный Илия своим советом.
– Хорошо, – легко согласился Илья, – никому не скажу. Деда, а как бы съездить в Киево-Печерскую Лавру, на мощи Муромца посмотреть?
– Да просто, только сначала на ноги встать надо: тяжело на коляске по пещерам ходить. Ладно, пойду я: билеты в Башмачку покупать. Да и место пора уступить… Рвётся тут к тебе один хороший человечек.
– Вера? – выдохнул Илья.
– Надежда, любовь! – с улыбкой подхватил дед, закрывая за собой двери.
* * *
Через минуту в коридоре застучали каблучки и в палату впорхнула Вера. Ножкину даже показалось, что с нею ворвался свежий летний ветерок, потому что распахнутые оконные занавески качнулись, а его щёки словно обдало тёплым дыханием.
– Илья! – радостно закричала Вера, будто они не виделись сто лет.
– Вера, – тихо проговорил Ножкин, не в силах оторвать взгляда от девочки, которая показалась ему сейчас не просто красивой, а ослепительной.
И дело было совсем не в том, что Вера надела свой лучший зелёный сарафан, усыпанный цветочками, и новые босоножки. Нет, конечно, не в том! Если бы Вера пришла в рабочей фуфайке и перемазанных глиной сапогах, она понравилась бы Илье не меньше. Скорее всего дело было в начавшемся сегодня июле. Вере шёл этот месяц. В нём она была неотразима, и июль это знал и вовсю расстарался. Он бросил на свою палитру густое солнце, истому спящего больничного сада, аромат тяжёлых яблок, готовых брызнуть сладким соком, хрустальное журчанье поливалки и что-то ещё совсем неуловимое, – а потом смешал всё это и нарисовал стройную девчонку со смешными веснушками и весёлыми зелёными глазами.
Внезапно взгляд Ножкина упал на сложенную инвалидную коляску у стены, и сквозь июльское волшебство проступил обычный больничный день, доверху наполненный запахом карболки.
Внезапная смена настроения не укрылась от Веры.
– Ты чего? – спросила она, не сводя с Ножкина пытливого взгляда.
– Да так… Сон странный приснился.
– Про что?
– Про всякое. Я тебе потом расскажу. А что у вас за пожар был?
– Ой! Электрическая будка загорелась. Говорят, она на новый магазин не рассчитана. Три пожарки приехало. Всё пеной залили. Красиво было, только страшно. А твой дед сказал, что страшно другое… Страшно, что теперь в операционной электричества нет и твоя жизнь в опасности. Я как зареву! А один пожарный сказал, что они могли бы и не приезжать, что я и без них отлично справилась бы. Ну, в смысле, огонь слезами залила. Тут все как начали смеяться! А я сразу поняла, что всё будет хорошо: ведь если сразу столько людей смеются, то ничего плохого случится не может… Вот… А Сашка Золотов сказал, что вы помирились, но мне он больше стихов писать не будет, потому что полюбил другую. А я ему сказала «спасибо», а он чего-то страшно обиделся. Чудной такой… Вот… А тебе больно было? Маша Малинкина сказала, что нет, потому что тебя в наркоз погрузили. Я с Машей во время пожара познакомилась. Она в медучилище занимается, а у вас нянечкой подрабатывает… Смотри, что у меня есть! Это уголёк. Я его подобрала, когда пожарные уехали. Им на стене можно писать, как мелом, только буквы чёрные выходят…
Вера внезапно замолчала, и по её смущённому виду можно было догадаться, что она хотела сказать совсем другое, но не решалась и поэтому говорила всё подряд.
* * *
Спасли Веру родители Ильи – Аркадий Матвеевич и Ирина Антоновна. Они чуть задержались, потому что беседовали с академиком Лютиковым.
Увидев девочку, Аркадий Матвеевич подмигнул ей, а Ирина Антоновна сказала:
