Но, едва они отъехали на милю от замка, как при переправе через ручей у кареты сломался один из вальков. Пришлось остановиться. Исправив повреждение, хлестнули лошадей, которые так сильно дернули, что и другой валёк разлетелся на несколько частей. Шесть раз меняли этот злополучный кусок дерева, шесть раз он снова ломался, и все никак не могли выбраться из ямы, в которой увязла свадебная карета. Каждый подавал советы, крестьяне, занимавшиеся каретным ремеслом, не отставали от других, стараясь щегольнуть знанием дела. Это придало смелости дворецкому, он подошел к барону де-Керверу, снял шляпу и, почесывая затылок, сказал:
— Ваша светлость, в доме, который блестит сквозь листву, живет иностранка, которая щедра, как никто. Попросите ее одолжить вам свои щипцы, чтобы из них сделать валек, я думаю, они-то выдержат до завтра.
Барон кивнул головой, десять человек крестьян побежали к дому Финетты, которая очень охотно дала им золотые щипцы. Их вставили вместо валька, пристегнули постромки, лошади рванули и вынесли карету, как перышко.
Радость была общая, но она продолжалась недолго. Через сто шагов затрещало и выпало дно кареты и с ним едва не погибла вся благородная семья Керверов. Каретники и тележники тотчас же принялись за работу, напилили досок, прибили их крепко-накрепко гвоздями и в одно мгновение поправили беду. Вперед, Керверы! И что же? Все двигаются в путь, пол кареты остается на месте, госпожа де-Кервер неподвижно сидит рядом с невестой в то время, как Ивон с бароном несутся вскачь.
Новое затруднение, новое отчаяние. Но все усилия напрасны — три раза чинили карету, и три раза она снова ломалась. Можно было подумать, что она заколдована.
Каждый подавал советы, и это придало смелости судье. Он подошел к барону де-Кервер и, отвесив низкий поклон, сказал:
— Ваша светлость, в доме, который блестит там сквозь листву, живет иностранка, которая щедра, как никто. Попросите ее одолжить вам половинку двери, чтобы сделать из нее дно колесницы, я думаю, она-то выдержит до завтра.
Барон кивнул головой, и двадцать человек крестьян побежали к Финетте, которая очень охотно отдала половинку золотой двери. Ее вставили в колесницу, и она пришлась так хорошо, словно нарочно для этого была сделана. В путь! Монастырь уже виден, конец всем дорожным передрягам. Ничуть не бывало! Лошади останавливаются и не хотят везти дальше. Вместо четырех лошадей впрягли шесть, восемь, десять, двенадцать, двадцать четыре — напрасный труд, карета не трогалась с места. Чем больше хлестали лошадей, тем глубже погружались в землю колеса, точно лемеха у плуга.
Что делать? Идти пешком было неприлично. Сесть верхом на лошадей и подъехать к монастырю, подобно мещанам, было не принято у Керверов. Поэтому всеми силами старались поднять карету, толкали колеса, кричали, сердились. Но, несмотря на то, что говорили много, вперед не двигались. Между тем наступил вечер, и назначенный для венчания час прошел.
Каждый подавал советы, и это придало смелости сенешалю. Он подошел к барону де-Кервер, слез с коня и, сняв бархатную шляпу, сказал:
— Ваша светлость, в доме, который блестит там сквозь листву, живет иностранка, которая щедра, как никто. Попросите ее одолжить вам свою корову, чтобы довезти карету, я думаю, что это животное может везти хоть всю ночь.
Барон кивнул головой, и тридцать человек крестьян побежали к Финетте, которая очень охотно дала им свою корову с золотыми рогами.
Въехать в монастырь на корове, быть может, и не соответствовало мечтам белокурой дамы, но это было всё же лучше, чем сидеть на дороге, не венчаясь.
Итак, корову впрягли во главе четверки и ждали, что будет делать хваленое животное.
Не успел кучер ударить кнутом, как корова понеслась вскачь, как будто хотела совершить кругосветное путешествие. Лошади, карета, барон и невеста, кучер — все умчались за бешеным животным. Напрасно рыцари пришпоривали коней, чтобы поспеть за женихом и невестой, напрасно вассалы и крестьяне бежали со всех ног напрямик, желая пересечь ей дорогу, карета неслась, как на крыльях, даже птица не смогла бы ее догнать.
Подъехав к воротам монастыря, несколько утомленная быстрой ездой свита не прочь была сойти с коней. Всё было готово для церемонии, все давно ожидали жениха с невестой. Но, вместо того, чтобы остановиться, корова понеслась еще быстрее. Тринадцать раз обежала она вокруг монастыря, с бешеной скоростью колеса горшечника, затем вдруг повернула на дорогу к замку и побежала прямо через поля с такою быстротою, что едва не разбила в пух и прах всех Керверов, пока доставила их в древний замок.
VIIВ этот день нечего было и думать о свадьбе. Но столы были накрыты, кушанья поданы, а барон де-Кервер был слишком благородным рыцарем, чтобы отпустить своих добрых бретонцев, не дав им, согласно обычаю, вдоволь попировать от заката до восхода солнца и даже немного дольше.
Подали знак садиться. На дворе в восемь рядов было расставлено девяносто шесть столов. Напротив, на высокой, обитой бархатом, эстраде, с балдахином посредине, возвышался стол еще более широкий, чем все остальные, уставленный цветами и плодами, не говоря уже о жареных косулях и павлинах, дымившихся весьма аппетитно. Здесь должны были сидеть новобрачные. Обычай требовал, чтобы даже самый последний крестьянин мог удостоиться чести поздравить молодых и осушить кружку меда за здоровье и благополучие знаменитого и могущественного рода Керверов.
Барон пригласил за свой стол сто рыцарей, за которыми разместились, чтобы прислуживать им, их оруженосцы. Справа он посадил белокурую даму и Ивона, а слева оставил место свободным и, подозвав пажа, сказал:
— Беги, дитя мое, к иностранке, которая оказала нам так много услуг сегодня утром. Не ее вина, если успех превзошел ее доброе желание. Скажи ей, что барон де-Кервер благодарит ее за помощь и просит пожаловать на свадьбу его сына Ивона.
Придя в золотой дом, где Финетта горько оплакивала своего жениха, паж преклонил колено и от имени барона просил иностранку последовать за ним и удостоить чести присутствовать на свадьбе рыцаря Ивона.
— Кланяйся от меня своему господину, — гордо отвечала молодая девушка, — и скажи ему, что, если он слишком важный господин, чтобы прийти ко мне, то и я слишком знатна, чтобы самой идти к нему.
Когда паж передал ответ иностранки, господин де-Кервер ударил по столу кулаком так, что три блюда взлетели на воздух.
— Клянусь небом! — воскликнул он. — Именно так подобает отвечать даме, и я тут же признаю себя побежденным. Оседлайте моего коня! Оруженосцы и пажи, будьте готовы следовать за мною!
В сопровождении блестящей свиты барон подъехал к дверям золотого дома и сошел с коня. Он извинился перед Финеттой, предложил ей руку, подал стремя и посадил ее на коня сзади себя, как настоящую герцогиню. Дорогой он из деликатности не разговаривал с ней и, приехав в замок с непокрытой головой, подвел её к оставленному для нее месту почетной гостьи.
Отъезд барона Кервера наделал много шума, возвращение же поразило еще больше. Все спрашивали: кто эта дама, к которой с таким почтением относится гордый барон? Судя по костюму, она была иностранкой. Не герцогиня ли нормандская или королева французская? За разъяснениями обратились к дворецкому, судье и сенешалю. Дворецкий дрожал, судья бледнел, сенешаль краснел, и все трое были немы, как рыбы. Молчание этих важных особ еще более увеличивало всеобщее удивление.
Все взоры были устремлены на Финетту, а между тем на душе у нее была смертельная тоска. Ивон смотрел на нее и не узнавал. Он бросил в её сторону равнодушный взгляд и снова продолжал нежный разговор с надменно улыбавшейся белокурой дамой.
В отчаянии Финетта вынула из кошелька золотой шарик, последнюю свою надежду. Продолжая разговаривать с бароном, который был очарован ее умом, она повертела в руке шарик и прошептала:
— Сокровище мое, шарик золотой,
Помоги мне, мой дорогой.
И вдруг шарик стал расти, расти и превратился в золотой кубок чудесной работы, такой красивый, какого никогда еще не приходилось видеть у себя на столе не только барону, но даже и самому королю.
Финетта сама налила в кубок ароматного меду и, подозвав смущенного и прятавшегося сенешаля, сказала ласковым голосом:
— Любезный сенешаль, прошу вас поднести этот кубок рыцарю Ивону, я хочу выпить за его счастье, он не откажется принять мой тост.
Ивон небрежно взял кубок, поднесенный ему сенешалем на подносе из золота и эмали, кивнул иностранке, выпил мед и, поставив перед собой кубок, снова обратился к занимавшей все его мысли белокурой даме. Дама казалась встревоженной и рассерженной, но рыцарь шепнул ей несколько слов, от которых она пришла в восторг, глаза ее заблестели и рука снова опустилась на плечо Ивона.
