— Эй, прохожий со смазливой рожей, — решилась осмелеть чернявенькая, — купи у деды ножик, я тебе ножны вышью!
— Ножик знатный, красавица, да видать не время его в твои ножны примерить, не богат я денюжкой. Расскажи, где найти тебя, заработаю — приду за ножиком!
— Ишь ты, и имени не сказал, а уж в гости просишься. Шустрый да?
— Ну, хвастать нечем — обычный я! — и улыбнулся. — Идем вот с солдатом, путь ищем.
— Куда путь-то?
— Про то, не думаем — оно само получается, нужный путь ясен становиться.
— Странный ты… А дом у тебя есть? Родители?
— Есть, красавица, как не быть. Только хочу я самостоятельным стать. Научиться у солдата вон…
— Чему ж солдат научить-то может?
— Сначала я драться хотел научиться, а теперь всему… Много в нем правильного и простого».
— Эти солдаты такие безобразники, вечно заморочат честную девушку и переведутся служить в Забайкальский военный округ. Ты этому уже обучился?
— Нет, я как раз учусь голову не морочить ни себе, ни людям. Вот как ты мне вопросами все прояснила! Умница.
Покраснела умница, примолкла. Тут и к ночевке прибыли. Мужички так споренько забегали, как муравьи. Лагерь сбили, ужин на всех спроворили. Солдат тихонько говорит Фильке:
— Вот, Филя, такие мужички и есть лучшие воины: не числом, не доспехом, а старанием и простотой верх берут. Уж я то видел.
Завечерело быстро, спать улеглись. Солдат сторожить взялся — ужин отрабатывать. Дед седой тоже не лег. Толи не спалось, толи не верил до конца. К утру тихонько беседу завязали, стали вспоминать танцы, которые в родных деревнях парни танцуют. Дед не усидел, начал с рассказа, а там и показывать коленца стал. Тут солдат Фильку растолкал: «Смотри, — говорит, — потом скажешь, что понял». Дед говорил, что командира старого танец этот. Командир, дескать, перед сечей, чтобы войти в боевой настрой, ломал коленца, и от него пошло мужчинам учиться ломанию. Говорил, говорил дед, встал, махнул рукой и ударил ломания. Выглядело это странно и захватывающе. Корпус как бы терял равновесие, ноги делали поспешные шаги — чтобы не упасть. Руки плетями взлетали, аж посвистывая. Взгляд у деда был веселый, бесшабашный, направленный куда-то внутрь. Движения не заканчивались, перетекая одно в другое. Не повторялись, поражая мощью и мудреностью. Воздух, казалось, уплотнился коконом вокруг танцора. После притопов, оставались изрядные вмятины на земле. Ритм захватил и заставил раскачиваться в такт движению. Помолодевший, легкий и стремительный танцор остановился, и сразу, осунувшись, снова превратился в старика. Филя тихонько сказал солдату:
— Это не танец, а будто бился дед с невидимым противником…
— Главное, — сказал солдат, — он двигался, как сердце говорило, не как мозг, не заучено. Из души шли движения — такими и в сече рубятся. Когда для мысли нет времени. Когда ты как зеркало, отражаешь все вокруг и врага. Нет места в сече ни страху, ни злости, ни жалости — не сердечные это категории. Делаются такие вещи не той силой, которой, например, пахарь или кузнец дело ладят, а силой внутренней.
— Дядька солдат, а как же эту внутреннюю силу развить?
— Иди прямо, через испытания: переживешь, выстоишь, не вильнешь — сила и откроется.
Лагерь заснул. Дед тоже придремал, оперевшись жилистыми руками на топорик. Солдат дымил табачком. Филя между сном и явью думал: «Правду тоже, как дедов танец, понять или выучить невозможно. Надо настроиться, и взять ее. Внутри она. Главное не выдумать ерунды, не затрусить». Разбудили Филю подружки. Оказывается, крепко он заснул, сонному навели ягодой румянец на щеках, как купчихе, а сейчас обсмеивали. Дед караванщик вызвался полить Филе водицы, помочь умыться. Отошли, и за умыванием старый сказал:
— Вижу, искрит чернобурочка, заигрывает с тобой. Оно, конечно, дело молодое, только придержи коня, Филя. Я тебя прошу, коли не решил ты к нам на село жить перебираться, не порть девке жизнь. У нас девки привязчивые да однолюбки, а тебе ведь дорогу неведомую топтать, обуза не с руки».
— Дык оно, конечно, охочий я до девок-то, не нагулялся. Только раз вы ко мне с доверием, дальше шуточек дело не пойдет.
Твердо ответил и точку для себя поставил.
«Сто раз сразиться и сто раз победить — это не лучшее из лучшего; лучшее из лучшего — покорить чужую армию, не сражаясь. Слава и позор подобны страху. Что значит, слава и позор подобны страху? Это значит, что нижестоящие люди приобретают славу со страхом и теряют ее также со страхом».
Еще за два дневных перехода добрались до красивого села, стоявшего на берегу речки. Стали лагерем, ждали начала ярмарки. Много шатров и палаток было на отведенной поляне. Любопытно было Филе походить поглазеть, всякого народу, всякого товару, чудес всяких. Увидал Филя и ямскую станцию, написал письмо матушке: «Жив, мол, не волнуйтесь, учусь уму разуму, как научусь, сам объявлюсь». Вечерами Филя гулял с молодежью в хороводах, состязался в прыжках через костер и прочими глупостями развлекался. Солдат нашел компанию поспокойней, и в мужском кругу попивал крепкое местное хлебное вино, обсуждая царей и виды на урожай. До начала ярмарки оставалось пара дней. Вечерами активно обсуждались кулачные бои, на которые съезжались охотники издали. Завсегдатаи рассказывали, что будет организована сшибка стенками и турнир поединщиков. В прошлом году, в стеношной потехе победил гурт, выбравший атаманом чернявого мужичка, разбойного вида со странным прозвищем — Цыг. Этому Цыгу удалось объединить молодежь из разных сел. Своей лихостью и чем-то еще вселить в них азарт, веру и послушание. Он же победил и в турнире поединщиков, побивая более крупных и очень грозно выглядевших противников. Вроде честь и хвала ему, но в рассказах была какая-то горчинка, очень уж жестоко, не по ярморочному, взял победу Циг. В заглавном поединке противник его погиб истекши кровью, а Циг обмазал ею лицо и хохотал. Молодые мужики, попутчики сбивали свою ватагу для стенки, с этим и пришли к солдату: «Дядька, знаем, тебе самому нельзя в стенку, но просим, наставь. С Цыгом нам не по пути, а значит биться с ним. Подскажи, как верх взять?». Подумал солдатик, подумал, сначала не хотел высовываться. Потом стыдно стало воинскую науку супротив пахарей выставлять. Но решил, что не хило Цыга немного на землю подопустить. Да и для Фильке наука, а то совсем забегался по девкам. Стал бою в строю учить мужичков. Да так увлекся, что прогонял их до утренней зорьки — пошли спать усталые, но довольные. Филя был счастлив, его ватажники после многочисленных перестановок определили в центр, задавать ритм. Солдат собрал всех и сказал так:
— Научиться вместе воить времени у нас нет. Поэтому от вас нужна вера. Я придумал маневр, чтобы секрет не ушел к супротивникам, скажу одному Фильке перед самым боем. Дело верное. Коли никто не дрогнет и сомнения не допустит, погоните Цыга с песней. Коли расступимся, и друга дружку не поддержим, грош нам цена, бойцы тогда из нас, как из дерма — пуля.
И еще потом много говорил, что в стенке удаль каждого не главное, главное — плечи соседей чувствовать, действовать строем шаг в шаг. И гонял, конечно, до мокрых спин, до хриплого дыхания… Стеношный бой старики назначили на рассвете. Ватаги стояли по разным сторонам огромного поля. Урожай недавно сняли. Стерня сухая и желтая напоминала бойцов в строю, торчала ровными рядами. Седому танцору, попутчику, досталось давать команду к началу. Дед вышел, неспешно развернул тряпицу, достал берестяной рожек, поднес к губам. Миг паузы до сигнала рожка, показался Филе долгим и тягучим. Звучныйный рев изменил скорость событий — время понеслось. Две стенки сближались. Пользуясь славой прошлого турнира, Цыг шел в центре, покрикивал, зло шутил, кидал коленцы как в танце, заводил азартом своих бойцов… Бойцов он выбирал самых-самых, многим было любо встать в стенку, которая имела все шансы на победу. Уже на подходе Цыг харкнул и пренебрежительно крикнул: «Что за мышиный народец супротив нас вышел! Ну, сами захотели, счас мы вас разложим!». У Фили одна мысль — четко сделать то, что сказал солдат. Он громко считал, задавая ритм шагов. Ватажники в такт притопывали, держали строй. Удары ног и крик внесли какое-то единое чувство уверенности и цельности. Оставалось несколько шагов до сшибки. Цыг зычно крикнул: «Валяй их, задирай юбки!». Его ватага, грохнула злым хохотом. Цыг, решив показать удачу, с шагом выскочил вперед, одновременно кинув мощный удар в грудь Филе. Этого и ждали. Чуть развернувшись, пустив удар с болью, но по касательной, Филя все же сделал пол шажочка вперед. Его ближайшие соседи, не отставая, прилипли к центровому. Не обращая внимания на град ударов, они прижимали и теснили втроем только Цыга. Остальные приотстали, сомкнувшись, образовали манер клина и толкали троицу вперед. Острие клина заставило Цыга делать шаги назад. Его соседи, почувствовав пустоту, кинулись вперед, немного разомкнув строй. Филя ускорил ритм выкриков, задние поднажали. Сила Цыговых ударов ослабла, он едва успевал отходить, ноги запинались. Еще увеличив ритм шагов, Филя вместе с двумя соседями стал отбивать ритм руками о грудь и бока Цыга. Чей-то удар опрокинул вражьего атамана на землю, и Филина стенка, устремившись в прорыв, смяла и потеснила ватагу супротивников. Рев рожков известил всех: «Верх взят, победа!». И тут крики, брань. Цыг, раскидывая ликующих, пробирался к Филе и кричал: «Порву, щенок! Хитростью взяли, нечестно! К ответу паскуду!». Резво подошли мужики и деды — судьи.
