— Я полечу вперед, выбирать самый прямой и удобный путь к реке, — сказала Сорока.
— Лети, — согласился Бук, — только не очень быстро, чтобы мы все время могли тебя видеть…
— А знаете, — заговорил Бориска, когда друзья подходили к реке, — кольца мне ни капельки не жаль — оно неживое. А жаль, что почти никто на склоне уже не помнит рябину с пушистыми цветами. Она еще совсем недавно жила там… Отчего так могло получиться?
— Брось, — возразил Бук. — Рябину не забыл черный дятел. Наверное, помнят о ней и дрозды, улетевшие в другое место. А мы, твои друзья?.. Ведь теперь и Машенька, и Сорока, и я — знаем о рябине с пушистыми цветами.
— Когда возвращусь домой, я скажу так: о тебе все-все помнят на твоей родине. А кроме того, теперь о тебе будут помнить и мои лесные друзья, правильно?
— Не забудь рассказать, как ты видел, куда уходит ночевать солнце, и как мы спасали его.
— Стоп, стоп… — насторожилась Машенька. — Мы, кажется, уже подходим к реке. Сорока, ты внимательно смотришь? На берегу никого нет?
— Посмотри сама, — обиделась Сорока. — Мы уже почти на берегу.
— Действительно, — сказала Машенька, осматривая зализанный волнами берег с реденькими островками кустов около кромки воды. — Повеселимся? — предложила она и, спрыгнув с обрыва, кувырком покатилась по рыхлому, еще не просохшему после дождя песку.
— Догоню! — закричал Бориска, бросившись за Машенькой, и поехал вниз сначала на животе, а потом на боку.
— Дети расшалились, — сказал сам себе Бук. — На них напало веселье. С чего бы это? Мне почему-то нисколько не хочется кувыркаться. Может быть, я старше их? — И он не торопясь — прыг-скок да прыг-скок — тоже стал спускаться с обрыва.
— Иди, поплаваем! После дождя вода всегда бывает теплой-претеплой! — крикнул ему Бориска. Он уже почти разделся. Под обрывом лежали его ботинки, поближе к воде — чулки, а возле куста — курточка и штанишки с синими лямочками.
— У меня что-то голова болит… — соврал Бук. — Я боюсь переохладиться в реке.
Сказав так, Бук очень удобно улегся в Борискином расшнурованном ботинке.
— Не заплывай далеко, — сказал он Бориске из ботинка, — река глубокая. Если ты начнешь тонуть, то у меня может не хватить сил тебя спасти.
— Ты говоришь, словно мой папа, — отозвался Бориска уже из реки. — Папа тоже всегда боится, что я утону. Забывает, как я хорошо плаваю. Лучше его!
— Лежи, лечи свою голову, — сказала Машенька. — Я ни за что не дам Бориске утонуть, даже если он сам этого захочет.
— Так, так… — подтвердила Сорока, прыгая вдоль берега и разглядывая выкинутые волной скорлупки раковинок. — Машенька может переплыть без остановки реку десять раз подряд. Она плавает так же легко, как я — летаю.
— Все равно, — сказал Бук, — не смей уплывать дальше чем на двадцать шагов.
— Не смею… — засмеялся Бориска и, подпрыгнув, глубоко нырнул.
— Я перестану с тобой дружить! — заволновался Бук, выскочив из ботинка.
Но Бориска не слышал его. Они с Машенькой ныряли, плескались, и щекотали друг друга, и радовались так громко, что в этой радости тонули все возмущенные возгласы Бука.
— Кхе, кхе… — закашлял Бук, почувствовав, как голос его куда-то делся. И — замолчал.
— Что случилось? — спросил, подплывая, Бориска. Оказалось, молчание он услышал лучше, чем крики. — У тебя очень болит голова?
— Я выкричал тебе весь голос, — прошептал Бук. — Теперь во мне осталось только одно шептание — и ничего больше. И поэтому я не хочу дальше дружить с тобой.
— Ах ты мой хороший! — сказал Бориска. — Неужели ты рассердился так сильно, что нашей дружбе конец?
— Еще бы, — уже не прошептал, а просипел Бук. — Я рассердился так здорово, что сильнее редко бывает. И — надолго.
— А простить меня ты сможешь?
Бук отрицательно помотал головой.
— Но ведь мы скоро расстанемся, — напомнил Бориска.
— Ладно… — смягчился Бук. — Только ты должен твердо пообещать мне никогда больше не уплывать к середине реки. Даже тогда, когда я буду в лесу, а ты где-нибудь далеко от меня.
— Обещаю…
— Нет, ты поклянись страшной клятвой!
— Какой?
— Хотя бы такой: «Я, Бориска, стоя на этом самом берегу, торжественно и страшно клянусь в том, что никогда больше не поплыву туда, где можно утонуть. А если я нарушу свою клятву и утону, тогда…»
— Стану утопленником, — продолжил Бориска.
— И вовсе не об этом я хотел сказать в конце клятвы, — обиделся Бук. — Если ты станешь утопленником, то клятва ни к чему.
— Но ты сам сказал: «А если я нарушу и утону, тогда…» Ведь после «утону» ничего другого не остается…
— Действительно… — задумался Бук. — Страшная клятва страшно запуталась. Сейчас я придумаю другую.
— А я пока оденусь.
— Да, да, не мешай мне, — сказал Бук и принялся, заложив передние лапки за спину, расхаживать вокруг консервной банки.
— Я, Бориска, обещаю… Я никогда… Пусть и гром и молния, если… — бубнил он без остановки.
— Что, у Бука так сильно болит голова? — спросила Сороку Машенька, выходя на берег и отряхиваясь.
— Нет, он придумывает для Бориски противоутопленническую клятву.
— Уже готова, — сказал Бук, усаживаясь на консервную банку. — Повторяй:
Пусть Бориской я не буду,
Пусть друзья меня забудут,
Если Бука обману
И уплыву на глубину!
Бориска повторил.
— Я доволен, — сказал Бук. — Теперь ты связан простой и в то же время страшной клятвой. Кому захочется, чтобы его забыли друзья? Это даже пострашнее, чем утонуть!
— А солнце, солнце-то совсем легло спать, — сказала Сорока. — Вы что, не замечаете?
Все посмотрели на запад.
— Мне обязательно попадет дома, — сказал Бориска. — Я слишком заигрался. Папа с мамой, наверное, истратили все свои нервы. Надо торопиться.
— Побежим? — предложила Машенька.
— Да, — сказал Бориска.
— Возьми меня за пазуху, — попросил Бук. — Моя задняя левая лапка почему-то захромала.
— И меня… — стрекотнула Сорока. — В темноте лететь не очень-то удобно.
— Залезайте, — разрешил Бориска, — только поживее.
…Река засыпала вслед за солнцем. Стала гладкой, темной и такой тихой, что можно было подумать, будто и не течет вовсе.
Только иногда на глубине еще всплескивала большая рыба да пролетающие кулики, уже невидимые, проносили над самой речной поверхностью свои последние предосенние вскрики: «вить-вить-вить, вить-вить-вить…» Казалось, что они ищут в темноте друг друга, договариваясь о ночлеге.
Машенька бежала впереди Бориски и предупреждала:
— Осторожнее, здесь лежит камень. — Или: — Не запутайтесь, здесь валяется проволока…
Бук, забравшийся за пазуху, время от времени ласково, совсем как котенок, терся головкой о Борискину шею.
А Сорока, решив, что удобнее сидеть на Борискином плече, ежеминутно спрашивала:
— Ты не забудешь нас?
— Что ты, — отвечал Бориска, — никогда!
Вдруг Машенька остановилась.
— Смотрите, — сказала она, — появилась Ранняя Вечерняя Звезда.
Бориска глянул на небо.
— Да вот, в реке… — сказала Машенька. — Давайте задержимся, я хочу поговорить с Вечерней Звездой.
— Только недолго, — попросил Бориска.
— Две минутки, не больше, — сказала Машенька и вошла в реку.
— Здравствуй, — обратилась она к отражению Ранней Вечерней Звезды. — Скажи, ты действительно была на земле или то, что рассказывают о тебе, просто выдуманная сказка?
Вечерняя Звезда молча качнулась на одинокой медленной волне.
— Понимаю, — сказала Машенька, — ты отвечаешь мне, но твой далекий голос я не могу услышать.
Звезда качнулась еще раз.
— Значит, это не сказка… Значит, и моя мама когда-нибудь сможет возвратиться?
Звезда опять качнулась.
— Спасибо… Теперь мне радостнее будет жить, — сказала Машенька. — Я могу надеяться на встречу.
…Друзья попрощались около лежащего на берегу коряжистого дерева.
— Может, вы зайдете ко мне в гости? — спросил Бориска. — Я познакомлю вас с мамой и папой.
— Не сейчас, — ответил Бук. — Сегодня слишком поздно.
— В другой раз, — подтвердила Машенька.
— А я прилечу к тебе завтра утром, — сказала Сорока. — Прилечу и сяду на вершину рябины с пушистыми цветами. Ты услышишь, как я застрекочу, и, если даже будешь спать, — сразу проснешься.
— Знаете, о чем я сейчас подумал? — спросил Бориска.
— Не знаем, — сказали друзья.
— Я подумал о том, что если охотники станут отыскивать Машеньку, то Сорока моментально может прилететь и сообщить об этом. Тогда я позову папу с мамой и мы поспешим на выручку.
