– А что разглядел?
– Блинчик, - потребовал Санек.
– Утром деньги - вечером стулья, - сказал я этому вымогателю.
Санек опять вздохнул.
– Когда он пролетал над школой, из него что-то выпало. И прямо на крышу.
– А что? Деньги? Запасные части?
– Что-то блестящее.
– Понятно, золото-бриллианты.
– Сам ты золото! Большое такое, круглое.
– Футбольный мяч?
Санек подумал.
– Нет. Мячик бы прыгать стал. А оно прямо так плюхнулось. На тарелку похоже. Разбилось, наверное. - И он вырвал у Алешки блюдце. Причем так хватко, что блюдце оказалось у него в руке, а блинчик на полу.
– Эх ты! - укорил его Алешка. - Весь наш обед угрохал.
Санек расстроился:
– Может, его помыть?
– С мылом? - скривился Алешка, подбирая блинчик. - Мы его Норду отдадим. Пошли на кухню, разведчик. Чаю попьем.
Когда Санек умял со сковородки все блинчики, запил чай минералкой и ушел, Алешка сказал мне:
– Дим, твоя задача обследовать крышу. Школьную.
– Интересно! - возмутился я. - А как?
– Придумай! А я займусь зажигалкой.
Конечно же, я ничего не придумал. В такую жару моя фантазия отказалась работать. Однозначно.
– Ладно, - сжалился Алешка. - Пошли к директору.
В школу мы пошли через парк - Алешка хотел проверить, как чувствуют себя белки в такую жару. Ну чего там проверять - ни одной белки мы не застали, все они попрятались в прохладные места. Только мы, как дураки, шляемся по солнцепеку.
Мы вышли из парка, перешли висячим мостиком нашу несчастную Смородинку, которая с трудом журчала между старыми покрышками и ржавыми кузовами выброшенных в овраг машин, и пошли вдоль немецкой ограды.
Ребятишек за ней не было видно, наверное, по домам в холодных ваннах сидят.
– Им не можно такой жара гуляйт, - сказал Алешка.
И вдруг остановился.
– Ни фига себе!
Возле въездных ворот, в черной форме, потел наш знакомый бессовестный… шкаф. Вот это новости! Многостаночник какой-то. Фигаро здесь - Фигаро там. Вот, значит, где я его видел.
– Чего ему здесь надо? - задумался Алешка. - Он же у Модесты, ломбард ее сторожит.
– Подрабатывает, наверное. Сутки - там, сутки - дома, сутки - здесь.
– А зажигалкой-то он уже не любуется, - заметил Алешка. - Привык. Давай, Дим, еще одно объявление напишем.
– Какое?
– «Найдено бриллиантовое именное колье В. Акимова». Он сразу к нам прибежит. И уедет от нас в наручниках. И без зажигалки. Если, конечно, папа дома будет.
– А если нет?
Алешка промолчал. И все время, пока мы шли вдоль немецкого забора, оглядывался и что-то бормотал.
В школу мы пробились с трудом. Наш завхоз Павел Петрович Лютый, который выполнял еще и должность охранника, оказался неумолим. Интересно, как меняет человека должность. Это папа так говорит. Лютый как завхоз - милейший человек. Заботится о школе, как о родном доме. А когда он становится на пост у входа, хуже него только козел упрямый.
– Не велено, - бубнил он на все наши уговоры. - Эпидемия. Карантин. Живите и радуйтесь.
– Нас директор вызвал! - не выдержал наконец Алешка. - Срочно!
– А он мне ничего не говорил.
– Так он же не вас вызывал, - сказал я.
– Ну да, - туго задумался Лютый. - Меня не вызывал. Он вас вызывал. Что ж стоите? Живо наверх. Начальству ждать не полагается. Живи и радуйся.
В школе было непривычно тихо, пусто и чисто. Наши шаги стучали по полу и будили уснувшее эхо. Ничего, скоро тут опять забурлит жизнь. Кувырком. Как обычно.
Мы поднялись в кабинет директора.
– Можно, Семен Петрович? - вежливо спросили.
Директор что-то писал, шевеля губами, поднял голову от стола, вопросительно посмотрел на нас.
– Семен Петрович, в нашей школе учился Герой Советского Союза, - заговорили мы по очереди.
– Знаю. Ну и что?
– А вдруг он захочет посетить свою парту? Вспомнить счастливое детство?
– И очень хорошо. Проведем торжественное построение. Вынесем знамя. Отчитаемся. Покажем всю школу. Не только его парту.
– Вот-вот. Покажем… А в школе такое творится…
Семен Петрович встал.
– Пошли, посмотрим.
– Да не здесь, на крыше.
– Что на крыше?
– Лучшая школа в районе. С драматическим уклоном. А на крыше - свалка.
– Какая свалка? Какая крыша? Ничего не понимаю…
Мы перечислили все, что разглядели на крыше с высоты птичьего полета. Полета Карлсона. Ну и добавили немножко.
– Это проблема, - согласился директор и снова сел. - Спасибо за сигнал. По крыше-то я не лазил. Вот кончится карантин, устроим субботник…
– А если Герой Советского Союза раньше придет? Завтра, например.
Директор снова встал.
– А что, есть сигнал?
– Сигналы бывают разные, - уклончиво ответил Алешка. Он уже давно научился врать не привирая.
– Конкретно: что вы предлагаете?
– Разрешите Павлу Петровичу отпереть лестницу. Димка быстренько слазает на крышу и сбросит весь хлам во двор.
– Не пойдет! - решительно возразил директор. И снова сел. - На крыше этот хлам хоть не видно. А тут, во дворе… А приедет завтра Герой Советского Союза? И будет спотыкаться в любимом школьном дворе? Где прошло его счастливое детство.
– Не будет он спотыкаться, Семен Петрович, - пообещал Алешка. (Конечно, не будет. Потому что не приедет.) - Надо сказать Павлу Петровичу - пусть соберет это все и отнесет на свалку. Это недалеко. Два квартала. Все равно ему делать нечего.
Директор призадумался, поскреб подбородок и решился:
– Действуйте. Под мою ответственность. Только осторожно.
Лютый, ворча и поругиваясь, отпер щит, которым закрывались нижние ступени пожарной лестницы. Алешка сунул мне в карман пластиковый пакет:
– Соберешь в него вещественные доказательства. А я пошел. Понаблюдаю за нашим Шкафом. Действуй. Под мою ответственность.
И слинял.
А я забрался на крышу. Огляделся. И здорово пожалел, что послушался Алешку. Во-первых, здесь почему-то было еще жарче, чем внизу. Наверное, потому что нагрелась под солнцем черная крыша. А во-вторых, хлама здесь оказалось гораздо больше, чем мы разглядели сверху.
Но того, что нам было нужно, я нигде не видел. Со слов Санька я понял, что это какой-то, скорее всего, стеклянный предмет. Который мог разбиться вдребезги. И как мне его «вычислить»? Ведь битого стекла здесь было навалом: бутылки, лампочки, тарелки.
Прилипая подошвами к горячему битуму, я бродил по крыше, попутно сбрасывая во двор все, что подворачивалось под руку. Точнее, под ноги. И вдруг в одном месте что-то ярко блеснуло. Я нагнулся и поднял золотое колечко с камушком. А неподалеку лежала расколотая надвое хрустальная пепельница. Я еще пошарил вокруг, кольцо сунул в карман, а обломки хрусталя - в пакет. И спустился вниз.
Лютый, ворча и поругиваясь, снова запер лестницу.
Перед школьным подъездом скопилась порядочная свалка.
– Живи и радуйся, - почесал в затылке Лютый. - И что с ей теперь делать?
– А вы у директора спросите, - посоветовал я. - Он знает.
Лютый вздохнул и пошел к директору. То-то он его сейчас удивит.
Живи и радуйся.
Операция «зажигалка»
– Нашел? - спросил меня Алешка.
Я молча показал ему кольцо и остатки пепельницы.
– Улики, - сказал Алешка. - Вещественные доказательства. А зажигалку-то мы упустили. Опять.
Оказывается, когда Алешка занял пост наблюдения возле ворот, нашего Шкафа там уже не было. Вместо него стоял другой шкаф. Одностворчатый. Длинный и худой. Курящий. И прикуривал он от знаменитой зажигалки обаятельного Володи. Все понятно: наш старый Шкаф продал зажигалку новому.
Задача осложнилась.
Она осложнилась еще и тем, что при ближайшем рассмотрении этот охранник оказался тем самым, с которым у нас уже был конфликт из-за Лешкиных ушей.
Но решение пришло неожиданно. Со стороны папы.
– Опять в немецкой колонии кража, - сказал он маме за ужином. - Завтра к трем часам я подъеду туда со своей бригадой. Так что обедать буду дома.
– Какое счастье, - сказала мама.
А Лешка навострил ушки. Про него наша соседка как-то, уже давно, сказала: «У вашего Лешеньки мамины глазки, но папино сердце». Интересно, а чьи у него ушки?
– Пап, а ты при мигалке приедешь? - спросил он небрежно. Незаинтересованно так. Со скукой.
– С мигалками, с вопилками, со служебной собакой по кличке Шнапс.
– Странная кличка, - сказала мама. - По-немецки «шнапс» - это водка.
– Возможно, - сказал папа. - Его подарили нам немецкие коллеги, когда мы помогли им раскрыть грандиозную кражу спиртных напитков в берлинском супермаркете.
– Пап, ты уж тогда не опаздывай, - посоветовал Алешка. - А то опять международный аванс получится. Реверанс, я хотел сказать.
– Международный резонанс, ты хотел сказать. Не опоздаю, буду в пятнадцать ноль-ноль.
В четырнадцать пятьдесят следующего дня я привычно сидел с газетой на скамейке возле детского сада, напротив ворот в немецкую колонию. И наблюдал за Алешкой, чтобы вовремя прийти к нему на помощь, если будет нужно. Но он прекрасно справился и без меня. Вот как это было.
