— Вы знаете гостиницу «Домино» на западном побережье?
— Угу, — сказал возница.
Одет он был в бесформенное, бесцветное тряпье островитянина. Повозка медленно покатилась за тяжело ступавшей лошадью с прогнувшейся спиной.
— Добрый конь, — дружелюбно сказал Квиллер.
— Угу.
— Как его зовут?
— Боб.
— Он молодой или старый?
— Нормальный.
— Он ваш?
— Угу.
— Где вы его держите?
— Вон там.
— Как вам погодка? — Квиллер пожалел, что с ним нет диктофона.
— Нормальная.
— Как дела?
— Нормально.
— У вас тут много снега зимой?
— Нормально.
— А где Пиратское?
— Кто его знает.
Наконец повозка добралась до гостиницы «Домино», и Квиллер вручил вознице плату за проезд плюс приличные чаевые.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Джон.
— Спасибо, Джон. Где-нибудь свидимся.
Старик тряхнул вожжами, и лошадь тронулась.
Начинался закат, и, когда Квиллер поднимался по гостиничному крыльцу, гости усаживались на качели.
— Прекрасный вечер, — сказал человек, и на воздухе, и под крышей носивший французский берет. Голос у него был приятный, а морщинистое лицо выражало кротость.
— И впрямь, — ответил Квиллер с той особой ноткой бодрой вежливости, которую имел в запасе для знакомых стариков.
— Я — Арледж Хардинг, а это моя супруга Дороти.
— Очень приятно. Меня зовут Квиллер, Джим Квиллер.
Отставной викарий двигался неспешно, что прибавляло ему достоинства.
— Нам хорошо знакомо ваше имя, мистер Квиллер, ибо нам ниспослано было читать вашу колонку в газете «Всякая всячина». Вы чудесно пишете.
— Спасибо. А я с сожалением узнал, что с вами произошёл несчастный случай. Которая из ступенек виновна?
— Увы, третья сверху.
— Он спускался, — вмешалась миссис Хардинг. — К счастью, держался за перила. Я вечно напоминаю ему — надо за перила держаться. Но тем не менее это странно. Арледж не тяжелей перышка, а вот тот юный крепыш, который без конца гоняет на велосипеде вверх и вниз прямо по ступенькам…
— Но посередине, дорогая моя. Я же ступил на конец ступеньки, и другой её конец зримо приподнялся. Плотник винит в этом ржавые гвозди, и я твердо уверен, что в этом здании гвозди даже старше меня.
Его жена заерзала, слезая с деревянных качелей.
— Садитесь-ка сюда вы, мистер Квиллер.
— Что вы! Не принуждайте меня вас беспокоить! — запротестовал он.
— Вовсе нет. У меня кое-какие дела в гостинице, и я безбоязненно сдаю вам мужа с рук на руки… Арледж, войди внутрь, если станет хоть чуточку холодней.
Когда она спешно удалилась, Квиллер сказал:
— Обаятельная леди. У меня и в мыслях не было её выдворять.
— Оставьте угрызения совести. Дорогая моя жена рада будет минуточку передохнуть. Со времени несчастного случая она чувствует истинно женскую потребность опекать меня двадцать четыре часа в сутки — и это из-за простого перелома ребра. Я трепещу при мысли о её неотступном внимании, случись мне, к примеру, сломать ногу. Такова цена супружеской преданности. А вы состоите в браке, мистер Квиллер?
— Больше не состою, и не хотел бы испытать это сызнова, — ответил Квиллер, занимая свободное место на скрипучих качелях. — Как я понимаю, вы уже посещали этот остров?
— Да, мы с миссис Хардинг любим острова, которые соответствуют нашему представлению об уединении, — это немножко странно. Я знавал лиц, которых привлекают острова, они все ведут себя чуть-чуть странно, ну а если они полностью окружены водой достаточную часть своей жизни, то уж ведут себя совсем странно.
— Осмелюсь сказать, вы заметили: здесь многое изменилось…
— Воистину! Мы часто гостили здесь в семье из Индианаполиса, их фамилия Ритчи, — в десятилетия Д. К., до коммерциализации, могу добавить. Эти Ритчи скорбели о стремительности перемен. Они были из торговцев, добрых к друзьям, щедрых и великодушных к церкви, мир душам их.
— Семейство Ритчей связано с кланом Макинтошей, — сказал Квиллер. — Моя мать была Макинтош.
— Я распознал некоторое лукавое шотландское остроумие в ваших произведениях, мистер Квиллер. Сказал об этом миссис Хардинг, и она со мной согласилась.
— Каков был остров в годы Д. К.?
Мистер Хардинг приумолк, раздумывая.
— Тихий… В ладу с природой… и духовно возрождающий…
— У этих Ритчей был дом за высокой железной оградой?
— Боже избави! Нет! — воскликнул викарий. — Они не были столь тщеславны и с удовольствием подшучивали над теми, кто тщеславен и суетен.
— Тогда кто же владелец Сосен? Они кажутся совершенно изолированной территорией.
— Сосны принадлежат Эплхардтам, которые открыли частный клуб и первыми построились здесь в тысяча девятьсот двадцатых. Ритчи прозвали их королевским семейством, а их поместье — Букингемским дворцом. А что привело на остров вас, мистер Квиллер?
— Желание немного поработать во время отпуска. Я остановился в одном из коттеджей, потому что взял с собой кошек, парочку сиамцев.
— В самом деле? У нас в приходе был когда-то сиамец. Его звали Гнев Божий.
Неожиданно вернулась миссис Хардинг.
— Ветер усиливается, и я боюсь, Арледж, что для тебя он слишком холодный.
— Да, надвигается буря. Я чувствую её костьми своими, одной особенно.
Все трое вошли в гостиную и удобно устроились в нише, где викарий спросил у жены:
— Рассказать мне мистеру Квиллеру о Гневе Божьем и епископе?
— По-твоему, это будет уместно, Арледж?
— Да епископ уже лет двадцать развлекает своих светских знакомых этой историей.
— Что ж… вы ведь не поместите это в газете, правда, мистер Квиллер?
— Конечно нет. Я никогда не упоминаю кошек и священнослужителей в одной и той же колонке.
— Тогда ладно, — согласилась она и села, нервно сжимая свою сумочку, покуда её супруг рассказывал:
— Это был особенный случай. — У мистера Хардинга задёргался левый глаз. — Сей епископ приезжал в приход во время ланчей, и мы выяснили, что в этот час дня он любит выпить стаканчик «Кровавой Мэри». Уверяю вас, потребовалось провести расследование и хорошенько подготовиться. Посоветовавшись со всеми досягаемыми для нас экспертами, мы добыли безошибочный рецепт и приложили все усилия, чтобы собрать необходимые ингредиенты. В условленный день высокопоставленный гость наш прибыл, и его подобающим образом приветствовали, а потом я уединился на кухне, чтобы лично смешать все компоненты этого напитка. Когда я нес поднос в гостиную, упомянутый Гнев Божий впал в некое сиамское исступление и стал носиться вверх и вниз по лестнице, пока не перепрыгнул через моё плечо, приземлившись прямо на поднос. Стаканы катапультировались в пространство, и «Кровавая Мэри» полетела во все стороны, обрызгав стены, мебель, ковер, потолок и преосвященную особу епископа.
Кроткий мистер Хардинг в нечестивом веселье закачался взад-вперёд, пока жена его не сказала:
— Постарайся всё-таки взять себя в руки, Арледж. Ты напрягаешь себе ребро. — Затем, оглянувшись на Квиллера, она задала неизбежный вопрос: — Вы играете в домино?
— Боюсь, мне придётся ответить нет и, пожалуй, пойти домой и взглянуть, какие языческие ужасы учинили там два моих спутника.
— Я сочту за честь и удовольствие, — сказал, немного отдышавшись, мистер Хардинг, — ввести вас в игру, которая навевает успокоение.
Квиллер понял, что рано или поздно должен будет с кем-то сыграть в домино и что неплохо бы немножко успокоиться после событий дня. Он последовал за Хардингами к игорному столу под низко висевшей лампой. Когда старик был должным образом усажен, жена его извинилась, сказав, что лучше всего играть вдвоём.
Викарий открыл коробочку домино и объяснил, что в наборе двадцать восемь костяшек, имеющих столько очков, сколько пятнышек на костяшке.
— Почему одна игра считается приличной, а другая — дурной, я постичь не способен, особенно потому, что при дурной игре так часто молят о помощи небеса… По крайней мере, так мне рассказывали, — добавил он, поблескивая здоровым глазом. — Вы можете как-нибудь обратиться к этому важному вопросу в своей колонке. В качестве путеводной нити да позволено мне будет упомянуть, что домино было первоначально капюшоном, который носил кафедральный каноник!
Двое мужчин принялись выставлять костяшки геометрическими фигурами, и Квиллер стал с нетерпением подумывать о шоколадном пломбире, а для него это был симптом скуки. Когда игра окончилась и Хардинги удалились к себе в коттедж, он отыскал Лори и спросил, будет ли открыто в этот час «Семейное кафе» Харриет.
— Будет, но вряд ли там смогут обслужить по полной программе. Если ты голоден, она, впрочем, раздобудет для тебя несколько яиц.
