- Саша, это вы? Я заболел. Вы не навестите меня? Саша молчала. Ей очень не хотелось идти.
- Саша, вы слышите? У меня высокая температура. Конечно, если вы боитесь заразиться...
- Приеду, - сказала Саша. - Записываю адрес.
Он не соврал: у него была высокая температура. Он лежал на широком диване, укрытый толстым клетчатым пледом.
Саша остановилась в дверях, словно споткнувшись о его взгляд счастливый и благодарный. Зачем я приехала? - подумала она.
- Как хорошо, что вы приехали! - сказал он, будто услышав, и закашлялся. Его лицо и глаза были воспалены, губы потрескались от жара. Большие руки беспомощно лежали по верх пледа.
- Вот что, - сказала Саша, - сейчас поставлю вам банки. И вы живо поправитесь.
- Банки? У нас есть банки, но я не знаю, куда нянька их засунула. И ее самой нет. Поищите в ее комнате, в шкафу.
Саша вошла в соседнюю комнату, огляделась. Железная кровать под голубым пикейным одеялом, три подушки покрыты кружевной накидкой. Над кроватью фотографии молодой женщины, видимо актрисы. Вот она, верно, в роли Марии Стюарт, вот она же в роли Офелии: с распущенными волосами и в венке. Саша подошла поближе, пригляделась: Дмитрий Александрович чем-то напоминал эту женщину. Глазами? Насмешливым ртом?
Саша открыла шкаф и на самой нижней полке нашла коробку с банками. Потом храбро постучала к соседям и спросила, нет ли спирту, Дмитрию Александровичу надо поставить банки.
Пожилая красивая дама поглядела на нее с любопытством.
- Спирту? Для банок? Пожалуйста. Я предлагала Мите поставить банки, но он почему-то отказался. Не удивлюсь, что сейчас...
Это было невежливо, но Саша не дослушала.
- Спасибо, сказала она и вернулась в комнату Поливанова.
- Где у вас спички? Снимите пижаму и ложитесь на живот, - сказала она деловито. Она быстро шлепала ему на спину банку за банкой - десять штук. Потом отошла к печке и положила руки на теплый кафель.
- Это у вас здорово получается, - сказал он. - Быстро, ловко. Почему вы ушли - вы меня боитесь?
- Боюсь? - сказала Саша, пожав плечами. Помолчала и добавила:
- Я вообще никого не боюсь.
- А скажите...
- Давайте помолчим, больной. Вам вредно разговаривать. - И тут же спросила:
- А в той комнате фотографии - это кто?
- Так как же: молчать или говорить?
- Разрешаю. Говорите.
- В разных ролях. Нянька очень гордилась ее артистическими успехами. Сейчас она убрала кое-что, а то прежде за фотографиями не видно было обоев.
- Вы любили ее?
- Кого? Мать? Гм... Моя мать была человеком долга. Она считала, что я должен есть витамины и знать иностранные языки. Она гастролировала по разным городам - актриса! И вот, приехав на один месяц в году, кормила меня только морковью и разговаривала со мной только по-английски. Результат налицо: я ненавижу морковь даже в супе, а по-английски знаю только три слова: ай лав ю...
Эх, ты... - опять подумала Саша, пропустив мимо ушей три английских слова. Эх, ты, разве так говорят о матери?
- Мы очень редко виделись, - продолжал Поливанов. - Я почти не помню ее.
Кроме дивана в комнате был только письменный стол и книжные полки вдоль стен. Книги лежали на столе, на подоконнике. Угол с белой кафельной печью казался Саше самым уютным. Она присела на низенькую скамейку и осторожно приоткрыла дверцу. На нее пахнуло теплом, и из глубины жарко заалели угли.
Видений пестрых вереница Влечет, усталый теша взгляд, И неразгаданные лица Из пепла серого глядят, - тихо сказал Поливанов. И, чуть помолчав, пояснил:
- Плещеев.
- Фет, с вашего разрешения, - сухо заметила Саша, захлопнула дверцу и подошла к дивану. Осторожно оттягивая побагровевшую кожу, она стала снимать банки.
- Я могу еще потерпеть, - сказал Дмитрий Александрович.
- Незачем. Вы бы видели, какой вы стали пятнистый. Ну, живо надевайте пижаму и хорошенько укройтесь. Сейчас я напою вас чаем с малиновым вареньем. Мама прислала вам баночку.
Она вышла на кухню - обыкновенную коммунальную кухню с закопченным потолком и грязными стенами (видимо, газ провели недавно); кухонные столики тесно лепились один к другому, и у трех столов стояли три хозяйки. Все три тотчас же, словно по команде, обернулись к ней.
- Как банки? - спросила пожилая красивая дама, с которой Саша уже была знакома.
- Благодарю, все в порядке. Вы не скажете, где тут стол Дмитрия Александровича?
Она налила чайник, поставила его на конфорку, чувствуя, что за каждым ее движением следят три пары любопытных глаз.
- А куда же Анисья-то подевалась? - сказала, ни к кому не обращаясь, толстая старушка в ситцевом цветастом переднике.
- В Хотьково поехала к племяннице, а Дмитрий возьми и свались. Я к нему сунулась, а он - куда там! Я, говорит, сам себя вылечу. Вот и лечится! Сказав это, высокая, плечистая и скуластая женщина потушила свою конфорку, взяла сковородку с жареной колбасой и вышла из кухни, что есть силы топая башмаками.
- Не обращайте внимания, - ласково сказала та, что давала спирт. - Она, в сущности, не плохой человек, но резковата на язык. Знаете, кого вы мне напомнили? Дину Дурбин. У нее точь-в-точь такая же прическа - каштановые волосы до плеч и вьются. Теперь все девушки стали так носить. Вы смотрели "Сто мужчин и одна девушка"?
Она занимала Сашу разговором, пока не вскипел чай, сказала, что у Стоковского благородное лицо, что Милица Корьюс из "Большого вальса" красивее, зато Дина Дурбин - очаровательнее, а это гораздо, гораздо важнее.
- Вас там никто не обидел? - спросил Поливанов, когда Саша вернулась в комнату.
- Меня нельзя обидеть, - ответила Саша, накладывая в блюдце варенье и наливая чай.
- Вы ничего не боитесь... Вас нельзя обидеть... Вы заговоренная?
Саша не отвечала. Она подала Поливанову чай и снова присела на скамейку у печки.
- Меня могли бы обидеть только люди, которых я люблю, - сказала она. А чужие пусть говорят, что вздумается.
Дмитрий Александрович приподнялся.
- Значит, вас все-таки обидели? Такая высокая, прямая?
- Нет, со мной все были приветливы. Одна, которая давала спирт, сказала даже, что я похожа на Дину Дурбин.
- Вы лучше!
Эх, ты! - уже привычно подумала Саша. Пошлый ты человек, вот и все. Она подняла на него хмурые глаза, ожидая встретить улыбку, но увидела лицо серьезное и даже печальное. И вдруг смутилась:
- А если мне что-нибудь обидное говорят близкие люди, я тоже не обижаюсь, - продолжала она. - Они ведь не хотят меня обидеть. Я знаю, что не хотят. Вот и получилось, что я заговоренная. Сердиться умею, а обижаться нет.
- Понимаю. Вы очень правильная и рассудительная. И вы постановили: не обижаться.
Ничего-то ты не понимаешь, - подумала Саша и ответила:
- Да. Постановила.
Ей очень хотелось поскорее уйти. Она взяла свое пальто, брошенное па спинку стула, и молча стала одеваться.
- Уже? - спросил он таким печальным голосом, что Саше на минуту стало его жалко.
- Поздно, - ответила она, смягчаясь. - А вам надо уснуть. Укрыться потеплее и уснуть. До свидания, Дмитрий Александрович
- Да подойдите же сюда, не бойтесь.
Саша подошла, он взял ее руку своими горячими руками и осторожно поднес к губам.
Спасибо, сказал он.
Выздоравливайте. Вы теперь - мой больной, а мои больные всегда выздоравливают.
Спасибо, - повторил Поливанов.
Саша часто вспоминала, как однажды она с Дмитрием Александровичем возвращалась из Ильинского в Москву. В полночном вагоне было пусто. Они сидели у окна друг напротив друга. И оба глядели в открытое окно. Изредка виднелись огоньки, там, далеко в поле. Темные деревья заполнили летнюю землю. Почти невидимые, они, шумя листвой, проносились мимо.
Почему она запомнила этот ночной час, когда и слова-то никакого не было сказано? Неприметный, он запал в память и жил там вместе с деревьями, мчавшимися мимо вагонного окна.
Потом настала осень, деревья пожелтели. Они печально стояли под дождем, на ветру. А потом покрылись снегом. Весной они отряхнут снег с озябших веток. Проглянут робкие зеленые почки, потом снова все зазеленеет. Летом бывает речка. Зимой - коньки, лыжи. Весной... Весной продают на углах ландыши.
И были лыжи. И были коньки. И дни мелькали, как деревья за окном поезда.
Понемногу стала привыкать к Поливанову и Саша. Когда, выходя после работы на улицу и оглядываясь, она не видела его и понимала, что он занят на съемках, ей становилось грустно.
Она любила вместе с ним заходить в детский сад. Любила бродить с ним по улицам - и не столько разговаривать, сколько слушать. Чего он только не знал! И каких только не читал книг. И все он умел - и наладить крепления к лыжам, и починить электричество.
В Доме кино он был свой человек. Но вот туда Саша не любила с ним ходить. Там все называли его Митя - и взрослые красивые женщины, и мальчишки - молодые операторы и актеры. Он весело всем отвечал, помахивал рукой, знакомил Сашу с разными знаменитостями. Он представлял ее по разному - то "моя молоденькая приятельница", то "мой друг", то ни с того ни с сего "моя подшефная". Все это Саше не нравилось. Кроме того, в Доме кино было много очень нарядных женщин.
