– По купеческим делам, птицу певчую продаём, – захлопал рыжими ресницами Фью.
– А сами-то какого роду-племени? – спросил сбоку пристав Бычь.
– Подданные персидского шаха.
– Впервые слышу, чтобы персидские купцы канарейками торговали, – посмотрел на городничего глава полиции. – Со времён Петра Великого сию живность к нам из неметчины возят.
– Ах, вот оно что! – подскочил к арестантам отошедший было в сторонку Капищев. – Выходит, они не персы. И, верней всего, из самой Баварии прибыли, да токмо скрывают энто. А почему, извольте спросить?
– Мы персидские подданные, – стоял на своём Фу-Фью.
– Ну, энтот, судя по платью, точно немец, – указал на него пристав. – А сей, – посмотрел он на папашу, – в казацкие одежды разодет. Быть могет, из наших – христопродавец?
– Ты кто таков? – склонился над папашей Евграф Андреевич. – Пособник? Предатель?
– Моя твоя совсем не понимать, – крутил башкой Всюси.
– Ну-ну, – выпрямился и посуровел городничий. – Выходит, о петербургской, московской, могилёвской, харьковской и прочих масонских ложах вы ничего не ведаете?
– Впервые слышим! – приложил ладонь к груди Фу-Фью.
– А разбойничаете по какой такой надобности? Для чего на представителя ея Императорского Величества, то есть на меня, напали, на нашу честь и достоинство покусились?
– А ну, сказывай, коли велят! – подскочил к инопланетянам пристав и даже кулаком замахнулся.
– Вай-вай! Зачем так сказал? – вдруг заговорил папаша Всюси. – Ми знать не знать, в какой такой сторона их высокий сераль[152] есть.
Услышав это, Евграф Андреевич побагровел от праведного гнева.
– Выходит, – едва сдерживаясь, показал он на измаранный чернилами мундир, а после на опухший нос, – это не ваших рук дело?
– Нэт, дарагой…
– Молчать! – рявкнул тогда городской глава и затопал ногами. – Моим очам правду ищешь?! В Сибирь захотел?! Да я вас за одно токмо нападение на государственного чина плетьми угощу! А за подделку монеты и вовсе в каторгу упеку! Вы у меня кандалами до самого Сахалина звенеть будете! А ну отвечай, откуда и куда путь держите?!
– Из Персии мы, купцы, – опять завёл старое Фью. – Канарейками торгуем.
– Та-ак, – сердито передёрнул плечами городничий. – Значит, в пятнашки играть будем? Тогда пеняйте на себя.
– Желательно поместить мерзавцев в холодную, – посмотрел он на пристава, а потом на капитана-исправника.
– А вот и правильно, Евграф Андреевич, – поддержал его Симеон Романович. – Пущай посидят, поразмыслят над грешностью своей вольтерианской[153].
Когда персов увели, Евграф Андреевич задумчиво потёр подбородок.
– Одно обстоятельство меня смущает, – признался он. – Напавшие на меня одеты были в восточные одежды. Теперь же на одном казацкий чекмень, а на втором и вовсе платье модного фасона. Быть может, в самом деле, не они?
– Не извольте сомневаться, Евграф Андреевич, – откликнулся пристав Бычь. – Свидетели имеются. Уверяют, что во время драки одёжа на купчинах и переменилась.
– Будьте уверены, – подтвердил и Симеон Романович, – среди ихнего злодейского брата такие ловкачи попадаются – подмётки на ходу рвут. А уж подменить что – для них плёвое дело.
– А вот оказия! – хлопнул себя по лбу Азбукин. – Совсем запамятовал, на границе уезда задержан праздношатающийся молодой человек. Подозрительная личность. Тоже немало иноземных языков ведает. Прикажете привести? Быть может, они из одной шайки.
– Непременно ведите, – согласился городничий.
Вскоре в съезжую избу ввели молодого человека.
– Садись, – указал ему на лавку капитан-исправник.
Молодой человек сел.
– Сколькими языками владеешь? – сходу подступил Евграф Андреевич.
– Древнегреческим, латынью, гишпанским, немецким, аглицким, французским, – стал загибать пальцы подозрительный субъект.
Но тут вперёд выступил пристав Бычь.
– Позвольте, Евграф Андреевич, – попросил он, – провести дознание по всем правилам?
Городничий отошёл в сторону, уступая место профессиональному дознавателю.
– Какого сословия, как прозываешься и откуда путь держишь? – встал частный пристав напротив допрашиваемого.
– Из семинарских. Прозываюсь Фёдором Дружининым. Имел неосторожность пешком пробираться из Москвы.
– А вы часом не коллежский асессор Капищев? – вдруг повернул он лицо в сторону городничего.
– Так и есть, – насторожился Капищев.
Подозреваемый встал и поклонился Евграфу Андреевичу в пояс.
– Поклон вам велели передать граф Нарышкин, – пояснил он. – Очень вас хвалили за усердие в градоначальном деле.
– Алексей Васильевич? – удивлённо вскинул брови городской голова.
– Он самый, – подтвердил Дружинин.
– Так вы от него? – расплылся в улыбке городничий. – Что ж сразу не назвались? За какой надобностью к нам?
– Прислан учителем в нарождающееся малое народное училище, – доложил молодой человек.
– Знаем, знаем, – совсем разулыбался Евграф Андреевич. – Уже и устав оного получили. Аккурат к 22 сентября на день коронации государыни откроем кладезь познаний. Вот и домик для вас приготовили. Завтра же можно оглядеть.
– А что сам Алексей Васильевич, где ныне? Небось, по империи разъезжают? Как и прежде, вместе с графом Воронцовым ведут ревизию присутственных мест?
– И да, и нет. Ныне их превосходительство, помимо сенаторских забот, назначен членом Комитета о построении новых городов.
– Эк-ка! – восторженно хлопнул в ладоши Капищев. – Что значит светлая голова – везде поспевает. А ведь они ещё и в Вольном экономическом обществе управляются.
– И не токмо, – заметил учитель. – Помимо того, избраны членом Российского собрания при Московском университете.
Весь следующий день прошёл в приготовлениях к балу. С самого утра Марьян Астафьевич распорядился подготовить к выезду карету, что досталась ему вместе с имением от старой графини. Кроме того, горничной было наказано вынуть из шкафа лучший его мундир и вычистить, как следует.
Фёкла Фенециановна тоже не сидела без дела. Во-первых, отрядила в город за булавками, заколками, гребешками да новыми лентами молодца Сеньку. А во-вторых, взялась вместе с девкой Афимьей пересматривать наряды, подбирая самые к сему случаю подходящие.
– Барыня, – подошла к ней вдруг испуганная Афимья, – вы поглядите, чего деется.
Переверзева глянула и обмерла. В руках девка держала платье, на подоле которого, словно на обычной лужайке, зеленела травяная поросль и наливались пурпуром пушистые цветки красного клевера.
Мы-то знаем, что именно в этом платье противная коза пролизала дыру, и что Захарьев замазал её землёй. Судя по всему, земля до конца не преобразовалась и находившиеся в ней семена растений теперь дали всходы. Но ни барыня, ни тем более её девка об этом, конечно, и помыслить не могли.
– Ах! – всплеснула руками помещица. – Да ведь сие от высокой чувственности к князю.
– Неужто платье способно от воздыханий зацвесть? – покачала головой Афимья. – Энто тады настоящее чудо.
– Надо полагать, – зарделась от удовольствия Переверзева. – Возможно, и они к нам подобные чувства питают.
– Так и есть, – заверила девка. – Своими ушами слышала, как молодой князь вознамерился вас у Марьяна Астафьевича чрез карты отобрать. Да разве нашего барина обыграешь…
Захарьев в это время сидел за столиком в овальной спальне и что-то усердно рисовал в тетради. Лера хотел посмотреть над чем он так старается, но Шурка сделал загадочное лицо и не показал. Обиженный недоверием друга, Стопочкин подался на конюшню и долго наблюдал, как Прохор готовит к выезду лошадей. Вначале кучер чистил их железным скребком, потом волосяной щёткой, а после обтирал влажной суконкой до совершенного блеска. Другой волосяной щёточкой он чистил головы и гривы, да так нежно, что будь на месте лошади какая-нибудь кошка, она бы замурлыкала от удовольствия. Глядя на его работу, Лере и самому захотелось поухаживать за лошадьми, но он не подал виду. Нельзя графу заниматься мужицкой работой, а не то все сразу поймут, что они с Шуркой никакие не аристократы. Когда лошади были вычищены до блеска, Прохор скрутил жгут из сена и стал им энергично растирать шею, плечи и ляжки животных.
– Надобно кровь разогнать, – пояснил он, – чтоб огонь у них по жилам пошёл. Тады всякий конь птице уподобляется.
– А, – понял Лера, – массаж для лучшей циркуляции крови и мышечного тонуса.
Заглянув затем в каретный амбар, он нашёл там мастера Макара, который с обескураженным видом ходил вокруг старой графской кареты.
Сломалось что-нибудь? – поинтересовался Лера.
– Всё бы ничего, кабы не энто, – показал Макар на растрескавшуюся позолоту, покрывавшую дверцы кареты.
