– Я знаю, – спрыгнул с крыльца младший Николка и припустил в огород.
Вернулся он с двумя зелёными жабами в руках.
– Во, какие! – протянул.
– Здорово, – обрадовался Шурка.
Под взмахами сиреневой палочки жабы выпали из рук мальчугана и превратились в двух невысокого роста плотненьких лакеев. На них были надеты зелёного цвета длинные ливреи, расшитые золотыми галунами, и белое жабо[155] с пышным бантом. Но что больше всего позабавило присутствовавших, так это умильные мордашки недавних жаб. Получив человеческое обличье, они теперь беспрестанно улыбались во всю ширину своих широченных ртов.
Попав в полутёмную и сырую камеру, папаша Всюси от злости плевался добрых пять минут.
– А всё потому, что ты опять время попутал, – наконец, сердито заметил он. – Надо было превращаться в немецких купцов, а не в персидских.
– Се ля ви[156], – виновато улыбнулся Фу-Фью. – Да и ошибся я на каких-то сто лет. А стали бы мы немцами, так нас бы арестовали за подозрение в масонстве. Разве вы не слышали, что городничий говорил?
– Да, – немного успокоился Всюси, – обхитрили нас твои «кролики». Шустрые ребята. В школе, наверное, лучше всех учились. Не то, что ты, оболтус!
– Ага, – обиделся Фью. – Не надо было меня баловать.
– Нашему мальчику, – передразнил он кого-то женским голосом, – физика не нужна, химия не нужна и алгебра не нужна. Зачем ему дополнительные уроки, если он будет завхозом?
Услышав это, папаша Всюси едва не задохнулся от возмущения.
– И ты мне это говоришь?! – отдышавшись, свистнул он. – Да вы с мамашей все уши мне прожужжали, что тебе точные науки в жизни не пригодятся!
– Я маленький был и глупый, – заявил со слезой в голосе Фью. – Надо было меня не слушать, а взять за ухо и в школу отвести.
– Это не педагогично, – напомнил Всюси.
– А оболтусом меня обзывать педагогично?
Инопланетные родственники ещё бы долго препирались, но неожиданно в камере засвистал-защёлкал соловей.
– Что это?! – подскочил, словно ужаленный, Всюси.
Фу-Фью смутился.
– Это депеша мне, – пояснил он, поднося к глазам ладонь, на которой всплыл текст послания.
– От кого? – удивился папаша.
– От ассистента моего – Лёшика.
– Читай вслух!
Фью пробежал глазами по строчкам.
– На Ту-Тью серьёзные изменения, – сообщил он. – Следствие по делу о незаконном пленении землян продолжается. Академия создала специальное подразделение, которое начинает отслеживать и выявлять все искусственные преобразования в районе Солнечной системы.
Расстроенный Всюси схватился за голову.
– Моя карьера пропала, если мы срочно не найдём космолёт и не словим этих зловредных мальчишек!
– Для начала надо подобраться к ним поближе, – напомнил Фью.
– Давай, – решился папаша, – быстрее преобразовывай, пока у спецподразделения нет полного контроля над солнечными окрестностями.
– А как же ваша аллергия?
– Плевать на аллергию!
– А недостаток кальция?
– Плевать на кальций!
– А кривые ноги и вываливающийся живот?
– На всё плевать!
Всюси подошёл к окошку камеры и тронул толстую стальную решётку, которая отделяла их от свободы.
– Преврати нас в каких-нибудь мелких грызунов, – приказал он.
– Не могу, – развёл руками Фью. – Сначала мы должны принять исходную форму.
– Делай, – разрешил Всюси.
– Не могу, – опять развёл руками Фью. – У меня с возвратом форм проблема. Туда могу, а назад не очень. В общем, не гарантирую, что мы опять станем сами собой.
– А почему же у твоих «кроликов» всё получается?
– Да вы же сами говорили, что они лучше всех учились. А у меня по точным предметам одни нули.
– Вот оболтус! – топнул ногой рассерженный папаша. – Что же делать?
Фью в задумчивости потрогал синяк под глазом и вдруг вспомнил, что обрёл первозданный вид, как только трактирщик ударил его по физиономии.
– Есть одно решение, – объявил он. – Но для этого нужно обо что-нибудь стукнуться.
– Как стукнуться? – не понял Всюси.
– А как монета золотая о стол, – напомнил Фью.
Папаша огляделся.
– И обо что тут стукаться? О кирпичную стену – больно.
– Тогда об дверь, – предложил Фью, – она деревянная. Хоть чуть-чуть, да мягче.
И чтобы проверить свою гипотезу, разбежался и легонько ляпнулся о массивную дверь камеры. Отскочил и тотчас стал инопланетным коробком.
– Получилось, – оглядел он себя.
Всюси вернул свой прежний вид только с третьей попытки.
– Теперь преобразовывай нас в грызунов, – напомнил он, почёсывая ушибленные бока.
Инопланетный завхоз сделал вычисления и щёлкнул папашу, а затем себя по носу. Мгновение – и оба они превратились в двух чрезвычайно упитанных бобров.
– Балбес! Ты что натворил?! – тотчас запищал шарообразный бобр.
– Вы же сами хотели стать грызуном, – отозвался бобр квадратной формы.
– Мелким, а не таким здоровым, – едва не заплакал от его глупости Всюси. – Как мы теперь пролезем сквозь прутья решётки!
– Я думал, вы хотите дверь прогрызть.
– Оболтус! – взвизгнул доведённый до отчаяния шарообразный бобр и шлёпнул квадратного бобра поперёк спины плоским веслообразным хвостом. – Немедленно переделывай!
– Не могу, – развёл перепончатыми лапами Фью. – Надо опять об дверь стукаться.
– Я тебя сейчас укушу! – показал два огромных передних резца Всюси. – У меня и так уже все рёбра болят!
– А давайте, папаша, друг о друга стукнемся, – нашёлся Фью. – Это ведь совсем мягкий стук будет.
Но тут открылась дверь, и на пороге камеры возник стражник.
– Господи, Отче наш, спаси и помилуй! – быстро-быстро закрестился он, увидев вместо арестантов двух огромных речных бобров.
В следующий миг стражник захлопнул дверь и припустил по коридору бегом.
– Ваше благородие! – кричал он во всё горло. – Караул!
По сложившейся традиции бал давали в здании дворянского собрания. На правах хозяина гостей встречал предводитель уездного дворянства с супругой. Поэтому все входящие обязательно с ними раскланивались.
– Ваш мундир, Ефрем Любимович, – говорили мужчины предводителю, – безупречен. Особенно хороши красные лацканы и пуговицы на них. Хоть сейчас на парад.
– Ах, Василиса Фёдоровна! – оглядывали женщины предводительницу. – Вы очаровательны в этом платье с алыми бантами и поясом! И эта золотая отделка по кружеву!
И предводитель дворянства вместе с женой кланялись в ответ и тоже говорили комплименты, в которых восхвалялись и одежда, и цвет лица, и блеск глаз, а также стройность или, напротив, крупность фигуры и прочая, прочая мало-мальски примечательная всячина в облике того или иного гостя.
После взаимных приветствий некоторые кавалеры покидали своих спутниц. С нарочито скучающим видом они направлялись в боковую комнату, где велись серьёзные мужские разговоры и трещали распечатываемые колоды карт.
В свете нескольких сот восковых и спермацетовых[157] свечей, расставленных в канделябрах по залу, были хорошо различимы все присутствовавшие. Лера с интересом наблюдал за дворянами, про которых он раньше только в книжках читал. Народу собралось множество. Прослышав о двух заезжих денди[158], числившихся, как полагало уездное общество, за Коллегией иностранных дел[159], на бал съехался весь местный свет. Сие объяснялось просто – служащих Коллегии отличали безукоризненные манеры, хороший французский язык, ясность слога, изящный «карамзинский» стиль в русском языке и, наконец, тщательность в одежде. Кроме того, поговаривали, что один из заезжих близок к императорской фамилии. Посему прибыли не только господа и дамы из городка, но и со всего уезда и даже из соседних прилегающих к уезду поместий. Тут были и старые холостяки, среди которых угадывались весьма и весьма богатые помещики, и совсем юные; а также многолюдные семейства, приехавшие женихов посмотреть и невест показать.
Молодые люди противоположных полов вели между собой продолжительные беседы, что в другом месте по этикету 18 века считалось просто неприличным. Стоило дворянину пару раз наведаться домой к барышне, как уж он был едва ли не обязан вести её под венец. Да и другие женихи больше не смотрели на такую невесту, считая, что её сердце несвободно. Поэтому даже на балу, где молодёжи можно было нашептаться вдоволь, маменьки нет-нет, да и поглядывали строго, наведя свои лорнеты на неугодных им ухажёров.
Лера смотрел и слушал. Но, между тем, его тоже с любопытством рассматривали и обсуждали. Уездные дамы сошлись в том, что, граф, конечно, молод и к тому же иностранец, но партию какой-либо уездной барышне мог бы составить неплохую.
