— Это мы у вас хвостик оторвали, а не Ребик вовсе.
Важный засмеялся и оглядывается себе за спину:
— Разве у меня хвост был? Ну вот спасибо, если оторвали.
— Да видите ли, в чем дело, — говорит папа, и все очень весело, как при гостях: — собака вдруг притаскивает вот это, — и показывает на Пудю. И стал рассказывать.
Я говорю:
— Это мы, мы!
— Это они собаку выгораживают, — говорит мама.
— Ах, милые! — говорит важный и наклонился к Таньке.
Я говорю:
— Вот ей-богу — мы! Я оторвал. Сам.
Отец вдруг нахмурился и постучал пальцем по столу:
— Зачем врешь и еще божишься?
— Я даже хвостик ему устроил, я сейчас покажу. Я там нитками замотал.
Сунулся к окну и назад: я вспомнил, что нитки я обрезал.
Отец:
— Покажи, покажи. Моментально!
Важный тоже сделал серьезное лицо. Как хорошо было, все бы прошло. Теперь из-за ниток этих…
— Яшка, — говорю я, — Яшка Рыжий видел, — и чуть не плачу.
А папа крикнул:
— Без всяких Яшек, пожалуйста! Достать! Моментально! — И показал пальцем на Пудю.
Важный уже повернулся боком и стал смотреть на картину. Руки за спину.
Я полез на окно и рвал и кусал зубами узел. А папа кричал:
— Моментально! — и держал палец.
Таньку мама уткнула в юбку, чтоб не ревела на весь дом.
Я снял Пудю и подал папе.
— Простите, — вдруг обернулся важный, — да от моей ли еще шубы? — И стал вертеть в пальцах Пудю.
— Позвольте, это что же? Что тут за тесемочки?
— Намордничек! — крикнула Танька из маминой юбки.
— Ну вот и ладно! — крикнул важный, засмеялся и схватил Таньку под мышки и стал кружить по полу:
— Тра-бам-бам! Трум-бум-бум!
— Ну, давайте обедать, — сказала мама.
Уж сколько тут реву было!..
— Отвяжи собаку, — сказал папа.
Я отвязал Ребика. Папа взял кусок хлеба и бросил Ребику:
— Пиль!
Но Ребик отскочил, будто в него камнем кинули, поджал хвост и, согнувшись, побежал в кухню.
— Умой поди свою физию, — сказала мама Таньке, и все сели обедать.
Важный Пудю подарил нам, и он у нас долго жил. Я приделал ему ножки из спичек. А Яшке, когда мы играли в снежки, мы с Танькой набили за ворот снегу.
Пусть знает!
Жил-был моряк Антоний. У него был свой собственный двухмачтовый корабль. Антоний был итальянец, и корабль его ходил по всем морям. Корабли у других хозяев назывались важно. То «Святой Николай», то «Город Генуя» или «Король Филипп», а Антоний назвал свой корабль «Не Горюй».
Бывало, нет в море ветру, стоит корабль. Всем досадно. Антоний глянет на паруса и скажет весело:
— Стоит «Не Горюй»!
Раз положило ветром корабль совсем боком, все перепугались, Антоний как крикнет:
— Лежит «Не Горюй»!
У всех и страх прошел, и побежали матросы на мачты убирать паруса. И все говорили:
— Разобьет нас о камни, все равно капитан крикнет свое: «Пропал „Не Горюй“!»
А надо сказать, что везло Антонию во всем: стоят корабли в гавани, везти нечего, хозяева злые по берегу ходят. А гляди — Антоний наберет всякой дребедени и чуть не по самую палубу загрузит корабль.
— Мне всегда счастье будет, — говорил Антоний. — Имя у меня такое — все Антонии счастливые. А которые несчастные Антонии, так это значит дураки. Дурака как ни назови, все равно за борт свалится.
Все к Антонию служить набивались. Понятное дело: коли хозяину везет, значит и матросам больше перепадает. Да и весело у веселого служить. Так все в порту и звали Антония — Веселый Купец.
Стоял Антоний со своим кораблем в речном порту. И как назло уж вовсе никакого грузу нельзя было достать. Антоний по городу бегает — нечего везти. Пришел в порт, дымит трубочкой, торопится по пристани. А с других кораблей хозяева поглядывают, подмигивают, локтем соседей подталкивают — кивают на Антония.
— Кажись, невеселый идет.
Один крикнул:
— Эй, Антоний! Грузу-то много ли?
Антоний стал, обернулся и крикнул, чтобы всем было слыхать:
— Полон корабль, по самую палубу загрузим. Завтра в море ухожу.
А ему рукой машут — врешь, значит, хвастаешь.
А к вечеру едут в порт подводы одна за другой, вереницей, еле лошади тянут. И все к Антонию. Повыскакивали с кораблей на берег люди, щупают на ходу, что в мешках. Смешное какое-то: крупа не крупа. Один и ткнул ножом, — а из мешка песок.
И все стали кричать:
— Песок! Песок! Вот дурак, с реки песок в море возит!
Антоний только на матросов покрикивает:
— Грузи «Не Горюй» под самую палубу!
Люди над матросами смеются:
— Кашу варить будете? Или на муку молоть повезете?
А матросы поплевывают:
— Дело хозяйское.
— Для форсу, — решили моряки, — для форсу грузится.
А Антоний хлопочет:
— Туда клади, сюда неси.
Под утро загрузили корабль — дальше уж некуда. Потянул ветерок, и все видели, как вытянулся «Не Горюй» на середину реки, поставил паруса и ушел в море.
А Антоний и вправду не знал, куда с этим песком деваться. Вышел в море и не знает, куда курс держать.
«Эх, — думает Антоний, — есть одна гавань, и город там богатый — давно там не бывал я. Была не была, пойду я туда, а там видно будет».
Набил трубочку, вышел на палубу. Надулись паруса пузырями, идет судно попутным ветром. Солнце с неба светит, веселая вода за бортом плещется, и от палубы смоляной горячий дух поднимается. Везет «Не Горюй» полное брюхо песку, тянет, везет, куда хозяин ведет. Тяжело на волне переваливается. Матросы в тень забрались и в карты шлепают. Один рулевой стоит и правит, куда велел Антоний.
Наутро стали подходить к берегу. Что такое? Узнать Антоний не может: как будто и тот город стоит, куда шел, да берега не узнать: где раньше деревянные сваи из воды забором торчали, черные, как старые зубы, — тут уж стена каменная стоит, загораживает гавань от зыби. А на пристани народу — как муравьев, и натыкано чего-то, нагорожено.
Приказал Антоний отдать якорь. Не вошел в гавань, а поставил судно перед каменной стенкой.
— Спускай, — говорит, — ребята, шлюпку: я на берег еду.
Гребут молодцы, наваливаются, Антоний правит. Вот проход в стене оставлен. Прошел в проход Антоний, гребут к пристани. Батюшки! Пристать некуда! Все разворотили, всю пристань заново строят.
— Сюда! Сюда! — кричат с берега и показывают, где есть удобное местечко. Выскочил Антоний на берег — еле пройти, протиснуться. Рабочих, каменщиков! Стучат, камень тешут. Мастера бегают:
— Не спи, — кричат, — поторапливайся.
И все, как мукой, каменной пылью засыпаны.
— Не ко времени, — говорят Антонию, — не ко времени пришел, брат. Тут у нас и стать негде. Видишь, что делается. Ни одного корабля в гавани нет. Иди дальше со своим судном.
И никто на Антония и глядеть не хочет.
«Ну, — думает Антоний, — не стыдно и уйти: нельзя никому здесь выгружаться, не я один».
И пошел в город.
«Куплю, — думает, — бочонок вина, сам выпью и ребят угощу. Все равно весело будет».
Вдруг подходит к нему старик — тамошний купец.
— О, — говорит, — Антоний, Веселый Купец. Здорово! Гляди — и тебе не повезло. А товар-то дорогой, должно?
Антоний рассмеялся:
— Да просто песок.
— Речной? — старик крикнул и присел даже.
— С реки, — говорит Антоний.
— Да милый ты мой! Да хороший ты мой! Песку-то тут и надо. К нам король приезжает, нам три недели осталось, а песку-то проклятого не хватает на постройку. За сорок верст возим. Да не шутишь ли?
— Да я знал, — говорит Антоний, — о чем вы плачете, — вот и привез песку. Цена-то вот только хороша ли?
А тут уж народ обступил, и все кричат:
— Песок! Песок привез! Самолучший.
И наперебой гонят цену — крик подняли.
— Много ли?
— Полно судно!
Антоний и в город не успел сходить.
— Гони, — кричат, — судно сюда, к самой постройке.
Засмеялся Антоний, в землю плюнул.
— Тьфу ты, — говорит, — вот поди: даром я Антоний, что ли?
Нагнали народу выгружать Антониев корабль. Песок горой на пристань высыпают, Антоний сидит да деньги считает. Матросам бочонок вина поставил. Сидят выпивают и песни горланят.
Снялся утром Антоний, а куда — матросы не спрашивают. Так уж заведено было: хоть к черту на рога. А ведет Антоний судно — значит, не горюй. Капитан знает!
Скрылся за кормой город — легкой полоской лежит на горизонте берег, будто прочеркнут легкой черточкой. Бежит по воде «Не Горюй», полощется белым пузом, порожнем бежит. Прыгает, как утка, на волне. Веселый ветер играет в море. Надулись паруса, напружились мачты. Антоний выколачивает трубочку о борт. Кричит:
— Давай мне, ребята, кружку вина!
Пьет Антоний вино из ковшика, и несет в лицо свежую пену из-за борта. Летняя погода — веселая. Синяя вода в Средиземном море, синяя, будто синька распущена. И зыбь завивается большими гребешками, и средь зыбей белым лебедем переваливается корабль на всех парусах.
