Олю, не выдержав молчания.
– Так… ничего, – ответила Оля.
– Пошли! Пошли! – вдруг загремел над нами голос дяди Сергей Сергеева. В руке он держал какую-то бумажку, и лицо у него было сердитое и красное. Видно, он с кем-то крепко поругался из-за Кыша.
Мы прошли через весь институтский огромный двор и чем ближе подходили к двухэтажному кирпичному дому, тем громче был слышен собачий лай из окон первого этажа.
«Только бы это Кыш! Только бы он!.. Кыш, подожди ещё немножко! Мы идём! Мы рядом! Ещё три минуты… даже две… даже одна… одна минутка! Мы здесь, Кыш!»
Мы зашли в комнату завхоза, и я ахнул от удивления: за столом рядом с завхозом сидел тот самый человек в синем плаще, оперуполномоченный Володькин, и что-то писал.
Подняв глаза и увидев меня, он ни капли не удивился, как будто, напав на след воришек, ждал нас здесь, а мы взяли да опоздали… Он спросил у дяди Сергей Сергеева:
– Вы отец?
– Странный вопрос, – ответил дядя Сергей Сергеев, чтобы прямо не врать.
– Документы у вас при себе на собаку?
– Щенка только собирались зарегистрировать. Не успели.
– Откуда же известно, что собака ихняя? – спросил завхоз.
– Она нас узнает. Особенно мальчика, – сказал дядя Сергей Сергеев.
– Можно к нему? – крикнул я.
– Он всех рад узнать, лишь бы вырваться куда подальше. Нужны документы, – настаивал завхоз. – Без документов и ошейника с номером собака считается безнадзорной.
– Кыш не безнадзорный. Он породистый! У него прапрапрадед фон Ниппель, а бабушка фон Гуссейн! Можно доказать, что он мой? – сказал я, мучаясь от того, что всё тянется так долго.
– Как же ты докажешь? – спросил Володькин.
– Знаю, кто украл! – сказал я и, встав спиной к Оле, чтобы она не видела, достал из-за пазухи карточку Рудика.
Вот тут-то Володькин, взглянув на неё, изумился и показал карточку завхозу.
– Был и этот, – сказал завхоз, – но деньги получал другой.
– Мой Кыш умеет читать мои письма! – выдумал я от нетерпенья.
– Вот и соврал. У нас тут доктора наук занимаются, обезьян никак читать не обучат, а ты говоришь – собака. Собаки у нас только слюни на рефлекс пускают! – сказал завхоз.
– Дайте мне лист бумаги, если не верите, – попросил я, оробев оттого, что совсем заврался из-за желания выручить Кыша. Но отступать было некуда, хотя Кыш, конечно, не умел читать, а я писать ни одного слова.
Долго слюнявя синий карандаш, я ждал прихода второго дыхания и вспоминал буквы. Потом заслонил от всех листок бумаги рукой, высунул язык и медленно вывел, стараясь не сделать ошибки:
а рядом быстро, как взрослый, начеркал две строчки первых попавшихся под руку закорючек и прошептал:
– Ну, Кыш! А ты давай читай на втором дыхании!
Завхоз недовольно взял у меня письмо к Кышу и велел нам идти за собой. Мы спустились по лесенке в полуподвал. Но в помещение, где лаяли собаки, мы не вошли. Завхоз велел стоять в дверях, на площадке.
Я видел, как он подошёл к решётчатой дверце и просунул развёрнутый лист моего письма в клетку. И через секунду я услышал звонкий, с подвизгиванием лай Кыша. Кыш, перелаяв остальных собак, кричал мне из своей клетки:
«Я тебя ждал! Я не пил и не ел! Я тебя люблю! Возьми меня скорей отсюда!»
Завхоз открыл дверь. Кыш что-то примолк, и не успел я опомниться, как он прыгнул ко мне на руки и за секунду, скуля, успел облизать щёки, нос и лоб, и я, прижавшись к нему, дрожащему, лицом, закружился на месте, чтобы никто не видел, как мы оба плачем от счастья…
Ворчавшего завхоза я забыл поблагодарить. Дядя Сергей Сергеев остался улаживать с ним дела. А до выхода на улицу я шёл рядом с Володькиным, держа Кыша на руках. Оля шла поодаль, беседуя с неизвестно откуда взявшимся аспирантом Пашковым.
Потом нас догнал дядя Сергей Сергеев.
Пока мы не вышли на улицу, Кыш лаял на всех людей в белых халатах, а я его успокаивал.
Прощаясь с нами, Володькин сказал мне:
– Если будет сложное, особо важное дело, я приглашу тебя в помощники. Пойдёшь расследовать?
– Только после уроков, – сказал я и от всей души пожал руку Володькина.
Мне, конечно, хотелось расспросить, как он напал на след Кыша, но ещё больше хотелось домой и позвонить маме. А то у неё сегодня тоже особо важное дело и ещё волнения из-за меня с Кышем.
Кыш всё время с большим любопытством к чему-то принюхивался. И я догадался: ведь мама положила в мой портфель булку с колбасой.
– Вот придём и закусим как следует! – сказал я Кышу.
«Рр-а! Ладно, потерплю. Это всё уже пустяки. Я больше терпел», – согласился он.
Я слышал, как Пашков сказал Оле на прощание:
– Советую поступать только в медицинский. Кстати, я принимаю экзамены по химии. Это не шутка!
– Знаем мы вас, экзаменаторов, – ответила Оля. – В дни экзаменов вы оставляете свои сердца дома.
Пашков засмеялся и помахал ей рукой.
«Вот Пашков, – подумал я, – в очках и тоже лысый, как папа, а всё равно он красивей Рудика. И надо объяснить это когда-нибудь Оле».
Оля вдруг заторопилась в школу, потрепала Кыша за уши, погладила чёлку и села в троллейбус.
А мы с дядей Сергей Сергеевым пошли пешком.
По дороге я подошёл к автомату и попросил набрать мамин номер. Когда мама взяла трубку и, волнуясь, спросила: «Да! Это я! Кто говорит?» – я сказал Кышу:
– Ну-ка, отвечай! – и поднёс трубку к его носу.
Кыш услышал голос мамы и залаял.
– Алёша! Это ты! Отвечай же! Я с ума тут схожу! – крикнула мама в трубку.
– Нет, это говорит Кыш! – сказал я. – Я нашёлся и сижу на руках. Мы идём обедать. Очень охота есть! Мы не ели целые сутки. С нами дядя Сергей Сергеев.
– Вот как! – удивилась мама. – Передай ему привет.
…Хорошо как было не спеша идти по улице и смотреть на людей, на деревья, на дома и машины! А ведь вчера я бежал по этой улице к Снежке, ревел, и мне казалось, что вокруг мёртвая пустота…
Прохожие смотрели на Кыша, и улыбались, и оглядывались на высокого, как Гулливер, дядю Сергей Сергеева, сменившего сигару на трубку…
Уроки уже кончились. Нам навстречу стали попадаться сначала ребята из восьмой, а потом из нашей, двадцатой школы.
Вдруг
