Лера нагнулся к его уху и прошептал: – Шурик, немедленно преобразовывай, пока не поздно.
– Не могу, – признался Шурка, – сил нет.
Лера обернулся к Пирошкину.
– Помогите ему! – потребовал, горячась. – Спасите! Дайте таблетку, сделайте укол!
Штаб-лекарь снял фуражку и печально склонил голову: – Увы, князь безнадёжен.
Лера склонился над другом и принялся трясти его за плечи.
– Шурка! Шурка! – едва не плакал он. – Не засыпай! Очнись! Соберись с духом! Преобразовывай, а не то помрёшь!
Но Шурка, казалось, не слышал. Он закрыл глаза и начал тихо бормотать нечто бессвязное.
– Бредит, – констатировал лекарь. – Полчаса продержится, не более. Надо за священником послать.
Лера в отчаянье приблизил ухо к самым губам умирающего друга.
– Пятьдесят четыре градуса долготы, двадцать восемь градусов широты к востоку от Гринвича, – сквозь стоны и хрипы чуть слышно говорил Шурка, – высота суши над уровнем моря двести три метра, скорость движения по орбите двадцать девять километров семьсот шестьдесят метров в секунду, расстояние до Солнца сто сорок миллионов километров…
Леру вдруг осенило – это же координаты их местонахождения.
– Извозчик! – закричал он. – Подавай экипаж! Быстрее!
– Не трогали бы вы его, граф, – заметил Пирошкин. – Дайте князю спокойно умереть.
Услышав это, Лера едва сдержался, чтобы не ударить штаб-лекаря по его скорбной физиономии. Но тут подъехал четырёхместный экипаж. Вместе с лейтенантом Смольским и лекарем, который всё же изволил поддержать ноги раненому, Шурку уложили на сиденья.
– Гони к яблоневому саду! – приказал Лера.
– Не миновать мне острога, – сокрушённо вздохнул извозчик и в сердцах стеганул лошадь.
Рессорный экипаж шёл мягко, но всё же лекарь оказался прав – любое передвижение причиняло Шурке невыносимую боль. Благо, ехать было недалеко. В пять минут они добрались до господской усадьбы и, повернув налево к сельцу, понеслись вдоль сада.
– Стой тут! – крикнул Лера, когда они миновали полпути от усадьбы до сельца.
Извозчик придержал лошадь как раз напротив того места, где друзья несколько дней назад прошли сквозь толщу времени.
– Помогай! – выпрыгнул Лера из экипажа.
Мужик взял раненого с одной стороны, Лера с другой, и они осторожно понесли его в заросли сада.
– Что за блажь в канаве помирать, – бурчал извозчик. – Надобно барина в постель уложить, да священника позвать, да отпевание произвести. Как же без Бога помирать-то?
Лера слушал его вполуха, а больше всматривался в местность, пытаясь отыскать ту самую заветную точку отсчёта.
– Всё, – наконец, объявил он, – кладём здесь.
Уложив раненого, извозчик снял свою шляпу с жёлтой перевязью и перекрестился.
– Ладно, – протянул ему Лера целковый, – ты, давай, уходи теперь.
Вспомнив, что оставил лошадь без присмотра, мужик нахлобучил шляпу и поспешил назад к дороге.
Лера снова склонился над другом.
– Шурка, Шурка, – срывающимся голосом говорил он. – Преобразовывай.
Но всё бесполезно. Шурку трясло, у него, судя по всему, началась предсмертная агония. Лера прижался щекой к его ледяному лбу и заплакал…
В следующий миг раздался визг тормозов, следом надсадно завыл автомобильный гудок. Вскочив на ноги, Лера обнаружил, что сад исчез. Вокруг же раскинулся с детства знакомый городок. В нос ударил запах горящей резины. Он глянул перед собой и увидел такси с жёлтой полосой, из-под клоёс которого валил дым. За рулём с бледным лицом сидел перепуганный водитель. Только теперь Лера понял, что они с Шуркой находятся прямо посреди улицы. Придя в себя, таксист высунулся из окошка.
– Откуда ты, твою раз-тудыткину мать, взялся! – стал ругаться он, как настоящий извозчик. – А если б тормоза отказали?! Так твою рас-так!..
Лера за несколько дней, проведённых в обществе дворян, настолько свыкся с любезностями позапозапрошлого века, что сквернословие простолюдина над умирающим другом привело его в неописуемую ярость.
– Ах, ты, холоп поганый! – воскликнул он, дико сверкая глазами. – Ах, ты, исчадие ада! Червь злобесный!
Услышав в ответ столь замысловатые угрозы, таксист неожиданно сконфузился.
– Припадочный какой-то, – пробурчал он и, тихо ругаясь, объехал друзей по встречной полосе.
– На квашеную капусту изрублю! – пообещал Лера.
Взялся за пояс и с удивлением обнаружил, что не только шпаги, но и самого пояса нет. Вместо дворянского платья на нём был его прежний школьный костюм с потёртыми локтями, а на ногах побитые жизнью кроссовки. Лера перевёл взгляд на друга и увидел, что Шурка тоже преобразился – ни бархатного камзола, ни кружевной рубашки, ни крови.
– Шурик? – позвал Лера в надежде и едва не заскакал от счастья, когда тот открыл глаза.
– Да живой я, живой, – с трудом сел Захарьев, – только бок болит и руки дрожат.
И он вытянул перед собой руки.
– А это что?
Шурка разжал кулак. На его ладони лежала большая приплюснутая с одной стороны свинцовая пуля.
– Это о рёбра, – поморщился Шурка. – Болят ужасно.
Перебравшись в школьный дворик, друзья присели отдохнуть на скамейке.
– Интересно, – огляделся Лера, – какое сегодня число?
– Трудно сказать, – отозвался слабым голосом Шурка. – И год может быть приблизительным.
– Как приблизительным?
– Пять лет туда, пять лет сюда, – пояснил Шурка. – Я ведь при смерти был, мог и напутать.
– Ёлки-палки! – расстроился Лера. – Получается, если мы на пять лет раньше вернулись, то мне должно быть девять лет. А если на пять лет позже – то девятнадцать. Что делать?
– Надо у вахтёрши спросить, какой сейчас год.
– Ага, чтобы меня Майя Сергеевна за умственно отсталого приняла?
– Тогда купи газету в киоске.
– Точно! – вскочил Лера. – Ты отдыхай пока, я быстро.
Шурка прилёг на скамейку и тяжело вздохнул, припомнив недавнее ранение. «Как это я расслабился и пулю проворонил? – корил он себя. – Всё нервы. Надо было не заводиться, а сделать пистолет Переверзева водяным или, например, звуковым. Нажал на курок, а из дула вместо выстрела кошачьи крики вылетают или ржание лошади. Или цветочный пистолет, чтобы фиалками стрелял. Или конфетный…». Шурка представил, как он ловит ртом шоколадные пули, и мечтательно заулыбался. Прервал его фантазии Лера.
– Шурик! – заорал он ещё издали, размахивая газетой. – Смотри, что творится!
– Что, год не наш? – испугался Захарьев.
– И год наш, и день наш, даже час тот же, когда мы от инопланетян ушли.
– Что тогда не наше?
– Да всё наше! – развернул газету Лера. – Смотри!
Шурка глянул, и лицо его засияло от удовольствия. Статья называлась «Ай, да фермеры!». В центре статьи располагалась групповая фотография самих фермеров, которых насчитывалось ни много ни мало – четырнадцать человек. Конечно же, это было семейство Лозовичей. В центре стоял сам Никифор Ворсанафьевич в синем рабочем комбинезоне. На переднем плане в обнимку с козой – Николка с Ванькой.
– А вот и Варя, – показал Лера на симпатичную девушку, одетую в джинсовый сарафан.
В руках недавняя крепостная держала ивовую клетку с двумя канарейками.
В статье рассказывалось о многодетной семье, которая приехала в Беларусь на постоянное место жительства.
– Взяв 36 гектаров земли, – взялся вслух читать Лера, – эмигранты выстроили просторную избу, несколько амбаров для скота и зерна, сараи для хранения сена и соломы. Теперь они содержат молочную ферму, половина которой состоит из коров, а другая – из коз. Ими возведена ветряная мельница. Кроме того, с помощью специалистов Лозовичи наладили выпуск комбикормов для животных. Вдобавок открыли в городе небольшой магазин, в котором продают плетённые из лозы клетки для певчих птиц, хлебницы, шкатулки, стулья, столы, детские кроватки и даже диваны. И самое интересное: хозяйство «Лозовичи» имеет единственную в нашей стране ферму по разведению канареек».
– Ну, ничего себе они развернулись! – восхитился Шурка.
– Слушай, – посмотрел он на друга. – А куда это мы собирались после школы пойти?
Лера наморщил лоб.
– Когда это?
– Да ещё до появления Фу-Фью с папашей.
– Так, на Панский пруд, – вспомнил Лера, – лебедей смотреть.
– Во! – хлопнул в ладоши Шурка. – А теперь пойдём канарейками полюбуемся.
– Ага! – рассмеялся Лера. – И Варей заодно.
В далёком 1786 году всё пошло не совсем так, как предполагал Шурка Захарьев. Сидя на жердочке под неусыпным надзором своего папаши, Фу-Фью умудрился создать автоматическую систему поиска за каких-то две недели. Ещё месяц ушёл на поиск варианта, который преобразовал бы певчую птицу в персидских купцов. И вот однажды поутру, придя к себе в кабинет, городовой обнаружил, что канарейки, как равно и попугайчик, исчезли. От самой клетки остались лишь обломки ивовых прутьев.
