детской рукой, потертый календарь, открытый на неправильном месяце, а на углу стола валялась стопка писем. Телевизора тут не было, в отличие от большой камеры, где мы с отцом чуть позже будем раздавать конфеты. Должно быть, он сотворил ужасное – кого-то убил или изнасиловал.
– Если процитируете два стиха из Библии, – сказал я, – дам вам горсть.
Морщины на его лице проступили отчетливее, а глаза глубоко запали под нахмуренными бровями.
– У меня нет Библии, – ответил он.
– Она наверняка есть у папы, он в соседней камере, – сказал я. – Сейчас быстренько вам принесу, и отыщете пару стихов. Это нетрудно.
– А если я читать не умею?
Я бросил взгляд на пачку писем. Их ему кто-то читает вслух или он просто лжет и даже не пытается скрыть вранье?
– Ну, я могу зачитать вам, – сказал я, – а вы повторите.
– А если у меня плохая память?
К горлу подступил ком. Я закрыл глаза. Положи левую руку ладонью вниз. Дыши. А теперь поверни ладонью вверх. Заключенный по-прежнему смотрел на меня. Дыши. Мне оставалось лишь протянуть ему брошюру и уйти. Это единственное, что я мог сделать. Только не проговаривай: «Повернуть левую руку». Осознанность – самое главное.
– Почему бы вам не взять брошюру? – сказал я. – Обсудим ее на следующей неделе.
– Нет, – произнес заключенный.
Слова его прозвучали холоднее разделявшей нас стали. Я решил больше не давить на него.
Я сделал все что мог. Когда через несколько минут отец вернулся, я постарался скрыть неудачу за улыбкой.
Некоторые обрывки той ночи, когда отец выдвинул мне ультиматум, улетучились из памяти. Воспоминания поначалу словно растворялись, но потом возвращались в самые неожиданные моменты. Я уставился в бетонную стену над выходом из тюремного коридора в ожидании отца – брошюры липли к потным рукам – и вспомнил худшие минуты той ночи.
Было уже за полночь. Я шел на кухню за стаканом воды и остановился перед полоской света, падавшей из приоткрытой двери отцовской спальни.
– Может, нужен доктор? – прошептала мама, прикрывая рукой телефонную трубку.
Отец сидел рядом с ней на краю кровати и смотрел в пол. Я совершенно не представлял, кто мог быть на другом конце провода, с кем они говорили обо мне.
– Может, гормоны? – спросила мама.
– Никакие это не гормоны, – ответил отец. – Парню не нужен доктор. Ему нужно чаще читать Библию.
– Откуда ты знаешь? – ответила мама, прикрывая рукой телефон. – Откуда ты знаешь, что ему нужно? Может, необходим как раз доктор.
В этот момент мама подняла голову. Не знаю, увидела ли она меня, но она пересела и пропала из моего поля зрения.
Я пошел на кухню, подошел к окну и уставился на полумесяц, чье отражение скользило по мягкой ряби озера; я не был готов к тому, что ждало меня впереди.
Оставив в покое заключенного-безбожника, я блуждал по коридорам тюрьмы с непочатой пачкой «Эм-энд-Эмс» и размышлял о таинственном докторе, о котором случайно услышал той ночью. Я совершенно не представлял, чем мне поможет доктор, и не спрашивал родителей, назначили ли они уже встречу, но надеялся, что этот экзамен окажется проще предыдущих. Я с нетерпением ждал, когда иголка проткнет кожу и маркированная пробирка наполнится кровью. Анализ должен был объяснить, что со мной не так и почему я не могу выполнить то, что казалось мне тогда совсем несложным: смиренный переход Слова Божия из одной руки в другую, обмен между двумя людьми. Может, мама была права, и виноваты гормоны. Может, именно они мешают мне быть мужчиной. Я провалил тюремный тест, хотя отец так и не спросил про брошюры и никто из нас не имел даже отдаленного представления о том, что именно обеспечит мне проходной балл. Возможно, удачей считался результат Дикаря, вернувшегося с широкой улыбкой на лице, пустыми руками и многочисленными рассказами о заключенных, которые учтиво брали у него брошюры и обещали прочесть все до последнего слова к следующему его приходу. Я же ничего нового не узнал.
Прошла неделя. Пока я был в колледже, родители встретились с братом Стивенсом и обсудили возможное для меня лечение. К моему удивлению, он не так много слышал о «Любви в действии», но считал, что это лучшая организация, которая специализируется на подобных проблемах. О ЛД ему сообщили в зонтичной организации «Исход», а поддержка фундаменталистской христианской группы «Главное – семья» окончательно решила вопрос. «Любовь в действии» была старейшей и крупнейшей в стране организацией, занимающейся «лечением» геев. Если они не сделают из меня натурала, то не сможет никто.
Чтобы подготовиться к конверсионной терапии, по настоянию ЛД я должен был посетить вводные занятия у специально подобранного психолога. Накануне каникул в честь Дня благодарения мама отвезла меня в Мемфис на первую консультацию. Офис психолога примыкал к зданию «Любви в действии», но нам не разрешали туда заходить, пока я не подам заявление, одобрение которого займет несколько месяцев. В кабинете психолога я занимался тем, что – как я выясню позже – называется нравственным перечнем: неопределенно и десексуализированно рассказывал об интересе к людям моего пола и, опустив ситуацию с Дэвидом, признавался во всех сексуальных фантазиях, какие только мог вспомнить. Когда психолог спросил, встречался ли я с кем-нибудь, я рассказал ему о Хлое, о
