Брат Стивенс позвонил в «Любовь в действии» от имени родителей, и те ждали ответа со дня на день. А еще они записали меня к доктору Джулии, чтобы проверить уровень моего тестостерона. Они пытались найти любые способы, чтобы вылечить меня, однако маме казалось, что все происходит слишком стремительно. Пару месяцев назад она даже не подозревала, что что-то не так. А полгода назад думала, что ее единственный сын нашел девушку своей мечты. Если бы только она могла замедлиться, вздохнуть свободнее и все обдумать… Брат Стивенс поднял всех на уши, сказав родителям, что надо спешить, иначе я впаду в еще больший грех, пока буду в колледже.
Мама помахала руками, чтобы быстрее их высушить. Потом глубоко вздохнула, подошла к стопке конвертов и, перебрав несколько писем, нашла нужный – с логотипом «Любви в действии». Она разорвала конверт и вытащила глянцевую брошюру, влажным пальцем прижимая свежевыбритый подбородок мальчика со знакомым лицом. Когда она убрала палец, лицо мальчика исказилось. Цвета размазались. Шея пошла рябью, нос увеличился в два раза, но глаза оставались все такими же призрачно-зелеными.
– Первое, что я заметила, были его глаза, – расскажет мне мама через девять лет после моего лечения в ЛД.
Потребуется девять лет, чтобы каждый из нас нашел в себе силы проанализировать воспоминания и обнаружить в них то, что мы решили оставить в прошлом. Целых девять лет, прежде чем мы сможем поговорить о произошедшем, не окунаясь в пучину вины и сомнений. Мама взглянет на блестящий черный диктофон между нами и скажет, что хочет, чтобы ее поняли, чтобы ее слова были записаны, а я, сидя на другом конце стола и держа руки на коленях, подумаю: «Это самая неловкая ситуация в моей жизни». Я заставлю себя слушать ее версию моей истории и прислушиваться к ее голосу сквозь гул болезненных воспоминаний, которые, как я надеялся, похоронил навсегда.
– У него были такие грустные глаза, – скажет она. – Они будто взывали ко мне.
– Не спеши, – скажу я.
– Я хотела спасти мальчика с той картинки. Хотела спасти тебя, но не знала как.
Много лет назад в день, который должен был быть самым обычным днем, стоя на кухне, она приняла загнанный взгляд мальчика за реальность – будто он и вправду смотрел на нее с брошюры через красную рамку. Глаза были словно отражением его души, как у Дориана Грея – перевертыша, только с каждой секундой они становились добрее, а не злее. За несколько месяцев до отъезда в ЛД мама по моей просьбе прочитала «Портрет Дориана Грея» – именно в притягательном языке Уайльда я впервые увидел оправдание чувственности, которую раскрыл в себе на первом курсе колледжа. Позже я узнал, что этот роман является важной вехой в истории квир-литературы. Так вот, мама представляла, как этот мальчик, Дориан Грей – перевертыш, сквозь влажные отпечатки ее пальцев, сквозь нее саму рассматривает кухню, наполненную знакомыми ему реликвиями полноценного детства: стопку тарелок в белой керамической раковине, открытую пасть посудомоечной машины «Фриджитер», чисто выметенную плитку, прилегающую к дубовому плинтусу, кремовый ковер в смежной гостиной. Она представляла, что мальчик – точь-в-точь как на брошюре, с подстриженными бакенбардами, в рубашке с белым воротничком, чувственно загнутыми ресницами, которые защищают глаза от пристального наблюдения за внешним миром, – обрел бы в этом доме душевное спокойствие. Везде порядок, свежесть; вот ее чистые натруженные руки, вот горячая вода, в которой она мыла их, пока к коже не прилила кровь. «Чего не хватило этому мальчику?» – думала она. Как мог он – выросший в похожем доме – очутиться на обрамленной красным брошюре среди греховно больных, духовно искалеченных, хронически зависимых?
Она подошла к кухонному столу в углу комнаты. Когда она проходила мимо раковины, на поверхности тарелки лопнул мыльный пузырь, в котором секунду назад пряталось дрожащее отражение ее фигуры в цветастой ночной рубашке.
– Помню мыло, – скажет она позже, разглядывая диктофон. – Так странно. Все тогда казалось странным.
– Не спеши, – снова отвечу я.
– Помню мельчайшие детали.
Как стекает капелька воды по ее голой веснушчатой руке. Как под правильным углом падает блестящий золотой луч послеполуденного солнца. Она смахнула с руки пятно прозрачного влажного света. Разгладила страницы брошюры на столе и села. Да, чертами лица мальчик напоминал меня. У нее закружилась голова. Словно в бесконечно змеящемся отражении стоящих друг напротив друга зеркал, она представила, как еще одна женщина вглядывается в изображение юноши и воображает другую, похожую на них мать, которая делает то же самое, и все они в унисон вопрошают: «Чего не хватило этому мальчику?»
Она подождала, пока пройдет головокружение. Подобное случалось с ней и раньше, например, когда в церкви заговаривали о вечной жизни, о бесконечном пребывании на небесах – и она чувствовала усталость от одной этой мысли, махала рукой перед лицом и говорила: «Не могу осознать этого».
Мельчайшие детали. Позднее утреннее солнце освещает половину стола. Пылинки кружатся в свете, напоминающем колонны из песка. За окнами с двойными стеклами покрытая водорослями вода плещется у крутого берега, который отделяет наш участок от озера Тандерберд. Во время туристического сезона мама сядет на балконе и будет смотреть, как катера бесстрашно рассекают подступающие волны, пуская по воде V-образную рябь. Однако зимой в будни, когда на озере пусто и тихо, бо́льшую часть дня мама будет проводить дома.
Она взглянула на другие фотографии, расположенные в шахматном порядке на странице – левая, правая, левая, правая. Одна из девочек напоминала ей подругу детства Дебби – тощую брюнетку, собиравшую кудрявые волосы в хвост, когда они приходили к бассейну, чтобы помочить ножки в мелком месте и поглазеть на мальчиков. На другом фото пожилой мужчина походил на нашего бывшего семейного терапевта, доктора Китона, который всегда согревал металлическую диафрагму стетоскопа, прежде чем прижать его к обнаженной маминой спине. «Что они здесь делают? –
