Призрачные кошмары - А.Р.С. Хоркка

– А разве ты их не видела? – удивился Каспер.

Я дважды моргнула.

– Видела, – с облегчением ответила я.

Каспер тоже смотрел на меня изучающе.

– Ты сменила стиль, – заметил он. – Выглядит очень мило.

Я провела ладонью по бритой из-за лучевой терапии голове и коснулась пирсинга в носу.

– Ну да, спасибо. – Из-за бесполезной химиотерапии мои волосы выпали, но на их месте уже выросла короткая почти чёрная щетина.

– Мы – «Турпайоухет», – продолжил Каспер. – Так называется наша группа. Присоединяйся к нам. – Его губы растянулись в завораживающей улыбке. – Вступай в наши ряды.

– Что? – удивилась я.

– Шевелись! – взревел тролль на краю леса, отчаянно указывая на приближающегося велосипедиста, словно с той стороны на него наступала орда зомби.

Каспер повернулся, чтобы уйти.

– Завтра у нас мастер-класс, – он подмигнул мне, а потом помчался босиком по стерне вслед за остальными.

Они исчезли в лесу. Теперь моё сердце забилось по-другому.

Человек на велосипеде, спугнувший героев «Калевалы», наконец подъехал ко мне. Я узнала его. Это был деревенский священник-отступник на пенсии, который мог бы стать убийцей с бензопилой, если бы не стал священником. Его считали чёрствым затворником, который никого не любил и никому не нравился. В нём было слишком много ненависти и любви. Он был ворчуном с добрым сердцем – мой дорогой родной отец, которому мне предстояло рассказать о том, что скоро я умру.

–ПРОВАЛИВАЙТЕ К ЧЁРТУ! – кричал отец в сторону леса так, что изо рта у него брызгала слюна. – Это приходские земли, мать вашу! Проклятые ролевики! Лучше бы работу себе нормальную нашли. Играются в лесу, как щенки малые. А ведь взрослые люди, Господи Иисусе.

Успокоившись, отец с улыбкой посмотрел на меня.

– Сюрприз, – сказала я, сделав пару шагов, и раскрыла руки, как бы подтверждая, что вот она я. – Я хочу вернуться домой.

– Ты растратила все сбережения на онлайн-покер? Я не дам тебе ни копейки, – заявил отец.

Здесь, в этой части мира, всё высказывали прямо, не используя окольных выражений, сколь бы ни было неловко и как бы ни хотелось скрыть подлинную суть вещей в витиеватых фразах. Поэтому я ответила:

– Да нет, мне осталось жить год.

Отец замер, словно остановившись у невидимой стены. Его ярость мигом улеглась и голос смягчился:

– Таков их вердикт? С этой болезнью всё настолько плохо?

– Настолько. Но я уже не знаю, стоит ли мне переезжать обратно, – сказала я, указав в сторону леса и поджав губы. – Здесь гостей до сих пор встречают не хуже, чем епископа, – процитировала я фразу отца.

– Епископа? Да пошёл этот дряхлый негодяй знаешь куда? – гнев отца вернулся в одночасье.

– В ад, что ли?

– Ну да, примерно туда, – рассмеялся отец. – Тебе наверняка понравились эти клоуны. Это местная группа исторических реконструкций. Восстанавливают события железного века или что-то в этом роде. Такие же чокнутые, как ты.

– Но мы-то ведь не зовёмся старухой Лоухи, – усмехнулась я. – Эта группа называется «Турпайоухет»?

– Скорее, «Турхакейоухет» [5], – фыркнул отец и пошёл вперёд, ведя велосипед рядом.

– И они специализируются на реконструкции сюжетов из «Калевалы»? – расспрашивала я.

– Ну да, прости господи. Лучше бы они ставили старые добрые миракли [6], – вздохнул отец.

– Ну слушай, для кого-то ведь и «Калевала» – священная книга, которой не должен касаться ни один язычник, – сказала я.

– Да, конечно, чёрт возьми. Сейчас-то уж все знают, что есть только одна священная книга, – усмехнулся отец и на одном дыхании продолжил: – «Гарри Поттер».

Я расхохоталась. Папу тоже рассмешила собственная шутка. Затем он громко вздохнул, явно больше не желая говорить на эту тему.

– Запрыгивай на багажник, дочь, не хочу, чтобы ты утомилась.

Я села на багажник, и папа медленно поехал по грунтовке. На вершине небольшого холма высился яблочно-красный дом. Мы миновали высокую живую изгородь и въехали во двор. Отец в своё время купил нам старый пасторский дом, после того как приход продал имущество, в котором больше не было нужды.

Когда отец сбросил скорость, я спрыгнула с багажника. Отец поставил велосипед к стойке для выбивания ковров. Я огляделась. Двор одичал. Яблони и ягодные кусты не были подрезаны, и невозможно было различить прежние границы огорода.

В одно мгновение в моей памяти всплыли картины давно минувших дней. Как мама поскользнулась на крыльце и разбила голову об обледенелую ступеньку. Насмерть. Я так много плакала, что на долгие годы посадила себе зрение.

Из-за травли в школе, но в первую очередь из-за смерти матери, я в своё время уехала отсюда, а сейчас вернулась обратно, потому что скоро сама должна была умереть.

– Ты правда умрёшь? – тихо спросил отец, открывая входную дверь.

На меня намахнуло знакомым запахом дома.

– Ага, – ответила я, скидывая обувь в углу прихожей.

– Я не хочу тебя терять, – сказал отец и печально посмотрел мне прямо в глаза.

– Я знаю, – ответила я, с нежностью прижав ладонь к его щеке.

– Можешь подниматься, – сказал отец, указав пальцем вверх.

– На небо?

– Да нет же, в свою комнату, – рассмеялся отец. – В ней всё как и прежде. Она опечатана, словно место преступления.

В тот вечер я заснула в своей детской постели. Комната казалась гораздо меньше, но она совсем не изменилась. Мои первые футбольные бутсы всё так же висели на стене. Школьные поделки из глины, коллекционные фигурки и выпуски журнала «Гиппоман» по-прежнему занимали свои места на пыльной книжной полке. Я рассматривала нарисованный акриловыми красками автопортрет и постеры музыкальных групп. Словно это было вчера, я явственно вспомнила тот концерт в парке, на который мама ни за что бы меня не отпустила. Именно после него я и развесила эти постеры на стене.

Вероятно, из-за долгой дороги ставшие привыкшими боли были сильнее, чем обычно, поэтому я приняла максимальную дозу обезболивающего. «Симптоматическое лечение». Вот умора. Разве смерть – это симптом? Её можно лечить?

Я задёрнула шторы, надела пижаму, юркнула в знакомо пахнущую постель и погасила свет. Комната погрузилась в непроглядную тьму, как всегда бывает вне города. Такие признаки цивилизации, как уличные фонари или рекламные баннеры, не нарушали покой ночи здесь, в этом богом забытом краю.

Я лежала на спине с закрытыми глазами, как обычно положив руки на живот и подсунув пальцы под резинку пижамных штанов, и ждала, когда подействует лекарство. Даже малейшее движение усиливало боль за глазными яблоками. Хотелось плакать. Где-то там,