ней всегда, вдруг исчезли вместе с чернотой в её волосах. Эта зима ей далась тяжело…
В груди вдруг что-то защемило, а в горле застрял предательский ком. Когда она успела постареть? Когда моя бабушка, которая всегда была энергичной, неунывающей, временами ворчливой, но от этого становящейся только смешнее, стала такой хрупкой и маленькой? Почему я была так слепа и не замечала, как время её иссушило, оставив от той женщины, которую я представляла при слове «бабушка» лишь лёгкое напоминание? Почему в моей памяти отпечатался тот образ, что я привыкла видеть в детстве и где я была, когда та женщина стала сдавать позиции под сильной волей времени? Неужели дедушка тоже постарел, и я даже этого не заметила, хотя мы с ним всегда были закадычными друзьями, закатывающими глаза, когда слышала бабушкино «етитвашумать».
Мои любимые старики стареют так же, как деревья и листья. Стареют, как трава и цветы на лугу, что распускаются яркими цветами летом, а к осени готовятся ко сну. Эта самая осень нагнала и их. И я никак не могу замедлить их старение. Никого не могу попросить поставить время на паузу или отмотать его к тем временам, когда мне было пять лет. Почему жизнь так жестока? Единственное бессмертие, которое они могут себе позволить это старенький потёртый альбом воспоминаний с кожаным корешком в моей голове.
Я встала между бабушкой и мамой и крепко обняла их за плечи, притягивая к себе. Я чувствовала, как по моим щекам скатываются слезы, но старалась не подавать виду. Я знала, что, должно быть, они и сами почувствовали прилив моей печали и тоски по ушедшим годам, но они ничего не сказали. Бабушка лишь положила свою еле тёплую мягкую ладошку на мою, а мама обняла меня за талию. Вот так мы и простояли некоторое время три поколения женщин, наблюдая, как солнце заходит за горизонт и растворяется в высоких тополях Красной Звезды. Три женщины со своими судьбами и своими переживаниями свойственные лишь их возрасту и их времени. Три женщины, как рассвет, зенит и закат.
Перед тем как пойти в баню, которая должна была немного поостыть, и пока на улице ещё было не так темно, чтобы было возможно разглядеть пейзаж ранней весны в Иоково, я поднялась на крышу дедушкиного гаража, где мы обычно проводили время с Максом, и решила немного предаться воспоминаниям под журчание многочисленных ручьёв на лугах и грохот реки, ревущей в овраге.
– Да, ты можешь отдать свою душу
Оранжевым демонам страсти
И смотреть, замирая,
Как она превращается в дым.
Что душа мне твоя?
Этот лёгкий затерянный ветер.
Hет, должно быть моим твоё сердце,
Твоё сердце должно быть моим, – нежно шёпотом пропел Елизар песню группы Пикник, чтобы никто кроме меня не услышал его.
– Очень красиво, – прошептала я и придвинулась к нему, касаясь лбом его плеча.
Этой летней августовской ночью, пока ночь ещё могла хранить тепло дня, мы решили наблюдать за звёздами на крыше дедушкиного гаража, пока мои ничего не подозревающие старики мирно сопели в своей постели.
Накануне вечером я тайком выкрала из бани парочку старых фуфаек, чтобы застелить их на крыше, а в полночь, когда в нашем доме уже было слышно, как храпит дедушка, а бабушка посапывает ему в дуэт, пришёл Елизар. Он осторожно постучал в окно моей комнаты, чтобы никого не разбудить и не напугать меня.
– Ты не спала? – спросил он меня, когда я выбиралась из окна, крепко державшись за его плечи.
– Нет, ждала тебя, – улыбнулась я, не думая о том видит ли он мою улыбку в темноте.
– Хорошо, – счастливо ответил он и, взяв меня за руку, повёл в сторону нашего гаража через улицу осторожно оглядываясь по сторонам.
Когда Елизар предложил прогуляться ночью и посмотреть на звёзды, я не задумываясь согласилась на это сомнительное предложение. Не знаю, как повела бы себя старая Кристина, но та, что любит и любима Елизаром, лишилась всяческого страха и сомнений. Я стала другой с ним. Стала живой, начала больше ценить каждый отведённый нам летний день, перестала думать о зоне моего личного комфорта, соглашаясь на разного рода авантюры. Мне ни на миг не хотелось с ним расставаться. А когда мы расставались, я все время думала о нем, думала о том, что сказала бы ему, вспоминала его лицо и его голос, мысленно спорила с ним на те или иные темы.
После того, как Елизар открыл мне свою тайну, мы стали неразлучны. Теперь не существовало никаких преград для проявления наших чувств, страхи потерять его превратились в призраков, которые с его приходом растворялись в утреннем воздухе.
Он с лёгкостью подтянулся на дедушкин гараж и подал мне руку. Его физические способности не остались не замечены мной, но, по его словам, взбираться на нашу липу было куда сложнее. Иногда, когда он рассказывал мне какие-то свои тайны связанные со слежкой за мной, мне становилось жутко и неуютно рядом с ним, ведь я не знаю всего того, что он мог видеть, но чаще всего мне становилось тепло от мысли, что он все время был рядом со мной, когда я даже не подозревала об этом и волей-неволей стал моим ангелом-хранителем. Правда вслух я лишь назвала его сумасшедшим маньяком.
Я очень боялась, что кто-то из стариков решит проведать меня ночью, поэтому подложила под одеяло свои вещи, чтобы создать силуэт человека. Правда они никогда не занимались этим, по крайней мере, не говорили мне об этом. Куда я могу исчезнуть среди ночи? Единственное, о чем следовало волноваться так это о том, что кто-то из них может пойти в туалет ночью и услышит нас с Елизаром. Вот это была бы неловкая и вполне вероятная ситуация.
На синем ночном небе разлился Млечный Путь, что в этой деревенской глубинке был ярче, чем в городе. Миллиарды солнц сияли для нас в эту безоблачную тёплую ночь. Я не могла оторвать от них глаз, наблюдая за ними, выискивая те, что мерцают разными цветами, скорее всего, готовясь погибнуть. Что такого волшебного в этих бездушных газовых гигантах, что заставили наши с Елизаром сердца биться в унисон, хоть временами Елизар и подмечал, что моё сердце бьётся, как у загнанного кролика, и смотреть на них с раскрытыми ртами? Не знаю, но я их тех людей, что никогда не перестанут восхищаться окружающему их миру.
Половину ночи мы проговорили, находя все новые и
