все казалось красивым».
А после мы проехали мимо – к другому месту, создать новые воспоминания.
Я часто думал о том, как родители жили до моего рождения и какой предсказуемой казалась их жизнь. Папа в школе был квотербеком, мама – чирлидершей. В городе все их поддерживали. В канун каждого Нового года – единственную ночь, когда родители могли позволить себе выпить, – они поднимали бокалы шампанского. Тост за следующий год, и еще один, и еще, до тех пор пока в одну из таких ночей мама, должно быть, не произнесла тост без бокала, стоя перед друзьями на верхнем этаже «Адамз Марк»; тост за малыша, который так никогда и не увидел этот свет. А потом родился я, и на меня они возложили все свои надежды. Нетрудно представить, как сильно меня любили, как легко верили в милость Божью в момент моего быстрого рождения. И как сильно они разочаровались, узнав, что я получился не таким, как они надеялись: пятно на их безупречном союзе.
Как раз в то утро я прочел на обложке справочника свидетельство Смида, в котором говорилось, что однажды мы можем пойти по пути, которому следовали многие из наших родителей. В своей статье «Путешествие из гомосексуальности» Смид писал, что встретил свою вторую жену Вайлин, когда работал в саду. «Как романтично!» – писал он. Я представил ее в широкополой соломенной шляпе, длинном сарафане ниже колен и в сандалиях на босу ногу с ярким педикюром. Она наверняка заметила ямочки на щеках Смида, когда он нагнулся над очередным сорняком или отломанной веткой и улыбнулся смешливой улыбкой, которой очаровал множество мужчин, жаждущих стать экс-геями, а вода из распылителей тем временем шипела и брызгала, рисуя в воздухе радугу. «Она знает, что меня по-прежнему привлекают мужчины, но еще знает, что я действительно люблю ее, выбираю ее любовь каждый день, остаюсь верным нашему браку и не жалею об этом».
Как и мой отец, Смид умел не только мастерски обращать в свою веру, но и оправдывать любое охватывавшее его настроение. В статье он опустил бо́льшую часть своей прошлой жизни и никогда не упоминал о ней на групповых занятиях. Трудно было представить, что он вообще был женат, о стольких мужчинах он вспоминал. Пока не прочел его «Путешествие», я не представлял, каким долгим был его путь. «У меня появилась губительная привычка мастурбировать, и это повлияло на мой брак», – писал Смид. Как и мой отец, который обесценивал все, что происходило с ним до призвания Господом, и считал свою прошлую жизнь подготовительным этапом к великому пути, Смид все неудачи первого брака сваливал на греховные привычки. Преодолев грех, Смид поверил, что его избрали высшие силы, чтобы помочь другим геям избавиться от зависимости и обрести счастливый брак. Он был уверен, что ему это удастся, потому что знал, какие семейные обстоятельства способствуют формированию в ребенке гомосексуальных наклонностей. История моего отца была схожей. Работа с преступниками – или головорезами, как он их называл, – побудила его организовать тюремные служения в нашем арканзасском городке. Почему хорошие люди становятся преступниками? Потому что их детство было таким же жестоким, как и у него: их бил отец-алкоголик.
Интересно, что было стержнем их жизней до обращения, до того, как примитивная логика греха свела всю сложность человеческого существа к простому силлогизму? Во что они верили до того, как принять новую религию? История христианства изобилует новообращенными: Петр отверг неверие, чтобы стать ловцом человеческих душ; Савл превратился в Павла по дороге в Дамаск и отрекся от прошлого, в котором расправа над верными Христу была делом всей его жизни. Однако в Библии нигде не упоминается отрезок жизни до обращения – первую половину истории комкают и выбрасывают, как ненужный мусор. Все остальное – суета.
А кем был я до того, как вступил в «Любовь в действии»? Девятнадцатилетним мальчишкой, чьей второй кожей было сочинительство, третьей – чувство юмора, а четвертой, пятой и шестой – различные формы сарказма и дерзости, которые он заимствовал у профессоров во время редких встреч на первом году обучения в гуманитарном колледже, располагавшемся в двух часах езды от дома. Содрать всю кожу – и мне, как и Т., не спастись от угрозы суицида. Содрать всю кожу – и останется лишь жажда вписаться в родословную отца, в свою семью. Согласно логике ЛД, единственным вариантом спасения было обращение: задушить себя-прошлого в ветвях фамильного древа, а затем восстать, протирая глаза, навстречу солнцу над Дамаском.
Мы с мамой стояли в вестибюле отеля «Пибоди», куда часто заглядывали туристы, потому что там в большом фонтане жила стая крякв. Часть дня утки проводили на крыше, куда ковыляли строем; видимо, там они были и сейчас: фонтан пустовал, а на дне его, в мутной воде, золотом сверкали сотни монеток. Мы с мамой смотрели на водную рябь, пока они не сделались неразличимы.
– Хочешь загадать желание? – спросила мама.
Я представил, как хватаю из фонтана горсть монет и швыряю чужие желания за спину.
– Нет, – ответил я, заметив, что в тусклом свете монетки выглядят одинаково. Желания сбываются редко.
В вестибюле царила тишина, но нам с мамой она нравилась: шепот веселых голосов в тусклом свете люстр, плеск фонтана, отдающий эхом стук дорогущих каблуков по полированному мраморному полу. Дополняя эхо стуком наших скромных ботинок, мы направились к освещенному свечами итальянскому ресторанчику в глубине вестибюля.
– Выглядит симпатично, – сказала мама.
Она устремилась вперед, а я старался не отставать.
Ресторан был практически пуст, за исключением нескольких пар средних лет, которые сидели в кабинках вдоль стены. Мы выбрали ту кабинку, откуда могли рассмотреть зал и посетителей. Официант, улыбаясь, протянул нам два меню и, прежде чем я успел его рассмотреть, исчез за дверью кухни.
