к Д.
– Выпусти то, что у тебя внутри, – сказал Смид – его голос зазвучал совсем близко, прямо позади меня.
К горлу подступили рыдания, но я сдержал их, проглотил. Моргнул несколько раз. Комната расплывалась.
– Не уверен даже, что ты хочешь измениться, – не унимался блондин. – Не уверен, что ты хоть раз сказал нам правду за все это время.
– Вы сумасшедшие, – произнес я, – вы все психи.
Я шагнул вперед и почувствовал, что смогу сделать еще один шаг.
– Я думал, что всё сложнее, – съехидничал блондин.
Я понял, что, если сосредоточусь на шагах, у меня хватит сил добраться до двери.
– Ты должен пройти первую ступень до конца, – сказал Смид. – Другого пути нет.
Я не оборачивался. Не смотрел на других. Только смотрел на красные буквы «ВЫХОД» над дверью.
– Если ты сейчас уйдешь, – сказал Смид, – ты никогда не исцелишься.
Каждый шаг придавал мне все больше сил, пока я наконец не выбежал в коридор и не оказался перед стойкой ресепшена.
– Отдайте мне телефон, – сказал я.
– Я не могу вам его вернуть, – улыбнулся человек за стойкой, – вы же знаете правила.
– Сейчас экстренный случай.
– Что случилось?
– Неважно.
Двери аудитории оставались закрытыми. Никто за мной не погнался. Парень на ресепшене вытащил телефон из общей кучи и протянул мне. Он больше не улыбался.
Я набрал мамин номер – она ответила сразу же.
– Мам, – сказал я, – мне нужна твоя помощь.
По дороге домой мы молчали. Мы не звонили папе; нам было страшно признаться в происшедшем. Мы не знали, как ему объяснить, потому что сами друг другу ничего не объяснили. Но когда горы Озарка вновь нас обступили, я ощутил, как смирительная рубашка привычно сжимает мне грудь, и понял, что если ничего не предприму, то мы так и будем жить во лжи среди непроизнесенных слов.
– Я не хочу туда возвращаться, – признался я.
– Мне сказали, что тебе необходимо лечиться еще несколько месяцев, – произнесла мама, – а может, и целый год.
Я слышал этот разговор с пассажирского сиденья, когда Косби наклонился к треснутому окну автомобиля, чтобы предупредить маму о сумасбродном поведении ее сына.
«Я не уверен, что он хочет вылечиться, – говорил он. – Ему нужно по меньшей мере еще три месяца лечения. Возможно, стоит даже на время уйти из колледжа».
Мама перестроилась в правый ряд. Я смотрел на траву за окном – коричневую от жары и засухи.
– Ты знал, что этот человек по образованию семейный психолог? – спросила мама. – Почему семейный психолог объясняет моему сыну, как стать гетеросексуалом?
Среди высохшей травы вдруг возник клочок земли из сухой красной глины. Красный цвет был ярким, как кровоточащая рана.
– Да пошли они… – вздохнул я.
– Что ты сейчас сказал? – удивилась мама.
Я схватился за пластиковую крышку подушки безопасности, вонзая ногти в щели; я хотел, чтобы подушка раздулась и отбросила меня назад. Я представил, что передо мной грудь отца: его сердце вздувается, взрывается, сдувается. Я жаждал боли Т., позора С. и гнева Д. Я жаждал уничтожить каждый нерв в своем теле.
Мама свернула на обочину, взметнув шлейф пыли. Мимо мчались и сигналили машины, пересекая две желтые сплошные полосы.
– Что случилось?
Я еще глубже вонзил пальцы в щели. В глазах застыли слезы, но я не собирался плакать. Красная глина за окном дразнила меня. Горы были готовы обрушиться на крышу машины. Через несколько минут я оставил попытки, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
Мама молчала, прерывисто дыша.
– Господи, – наконец произнесла она, – ты хочешь убить себя?
Такой простой вопрос, вместо ответа на который я издал резкий животный крик. Я обхватил руками колени, поднял их к груди и прижался к пассажирской двери, упершись щекой в оконное стекло.
– Господи, – повторила мама, – больше ты туда не вернешься.
Она приняла мой жест за положительный ответ; ей хватило единственного доказательства, чтобы покончить с ЛД раз и навсегда. Она услышала мое «да», а я получил дар, который никто не мог у меня отобрать. Я остался жив, и теперь я это осознал. Жизнь – это все, в чем я нуждался.
Порой я вспоминаю о тех днях и спрашиваю себя: было ли это все на самом деле? Порой мне кажется, что «Любовь в действии» в конце концов свела меня с ума и что я, наверное, торчу в пустом коридоре и разговариваю сам с собой, как моя двоюродная бабушка Эллен. Если бы не справочник и бывшие наставники, с которыми я связался после ухода, я бы до сих пор сомневался в собственном здравомыслии и правильном восприятии того, что на самом деле произошло. И если бы мой отец настоял на своем, никто
