И певучая тоска
Сжала сердце пастушка,
Дал он имя песне стройной,
И назвал ту песню «дойной».
Льется вдаль напев свободный,
И за дойной путеводной
По холмам родного края
Зашагал чабан, играя.
И забрел он в дикий лес,
Полный страхов и чудес,
В чащу тёрнов непролазных.
Вдоволь здесь тропинок разных,
А надежный путь исчез.
Андриеш глядит на стежки:
По какой идти дорожке?
Справа — там гнездовье змей:
— Пастушок, сюда не смей! —
Слева — там ежей стада:
— Пастушок, не смей сюда! —
Впереди туман густой,
Воет вьюга:
— Эй, постой! —
Сзади — сеть кустов колючих,
А в кустах, вися на сучьях,
На шипастых острых крючьях,
Ветер-птица бьет крылом…
Тщетно рвется напролом…
И взмолилась Ветер-птица:
— Помоги освободиться!
Вихрь загнал в кусты меня,
Вызволи хоть ты меня!
Андриеш кусты раздвинул,
Бережно занозы вынул,
Уложил к перу перо,
Ясные, как серебро.
И запела Ветер-птица:
— Мне с тобой не расплатиться!
Дам совет тебе я впору:
Знаю, стадо и Миору
Вихрь унес в полночный край,
К неизведанным пределам,
Но надежды не теряй,
Будь уверенным и смелым —
Все вернешь в урочный час!
Черный Вихрь отнял у нас
Песню счастья, песню света,
Но таится песня эта
В звонкой ключевой воде,
В каждом нашем человеке!
И хранят ее вовеки
Наши рощи, наши реки,
И она живет везде!
Друг мой! Если в тяжком деле
Буду я тебе нужна,—
За добро воздам сполна!
Ты лишь свистни на свирели.
А теперь ступай вперед!
Нет, не вьюга там ревет,
Хлещет плетью ледяною,
Не дает поднять лица,
Задувая что есть силы! —
То дыхание Орбилы,
Великана Флэмынзилы,
Ненасытного слепца,
Что лежит в лесном овраге.
Он придаст тебе отваги,
Стойкости придаст тебе!
Дивной мощью наделенный,
Ты отыщешь песню Доны
И одержишь верх в борьбе
С Кэпкэуном-людоедом.
Так ступай вперед, к победам,
И не бойся черных чар!
Древний дуб, старик Стежар,
Не замедлит на подмогу,
Разъяснит тебе дорогу.
Будь здоров! Счастливый путь!
Ты меня не позабудь!
Нам пора с тобой проститься…
И умчалась Ветер-птица.
Андриеш в туманный мрак
Зашагал навстречу вьюге
Через тысячи коряг,
Что валялись друг на друге…
Но, глядишь, — то там, то тут,
Клены юные растут,
Посреди заглохшей пущи
Зелень все свежей, все гуще,
А за дубом, за ольхой —
Снова виден ствол сухой;
Тут со старцами — мальцы,
Тут с живыми — мертвецы,
Не иначе, как в насмешку,
Все толпятся вперемешку.
Наконец зловещий лес
Стал редеть, и мальчик вскоре
Оказался на просторе
И увидел свод небес
Над грядой пологих взгорий.
Тучки, словно паруса,
Держат путь свой, плавный, длинный,
И древесные вершины
Подпирают небеса.
Меньше стало кочек, ям,
Вьются стежки по оврагам,
Андриеш спокойным шагом
Приближается к горам.
Перед взгорьями — скала,
Обгоревшая дотла,
А над ней, на лысой круче,
Дуб стоит, подобно туче,
Старый, но еще могучий.
Крона древняя крепка,
Но на ветках обнаженных
До последнего сука —
Ни единого листка.
Ствол морщинистый и ржавый,
Лезет плесень по стволу,
И вцепились, как удавы,
Корни в голую скалу.
Наклонясь к ущельям сонным,
Старый дуб кряхтит со стоном,
Будто жалуется вслух.
Поспешил к нему пастух,
Зычно крикнул во весь дух:
— Дедушка Стежар, мой милый!
Как добраться до верзилы,
До слепого Флэмынзилы?
И, кряхтя, шепнул Стежар:
— Не кричи…
Помолчи…
Я изранен, болен, стар.
Слышишь? — Точит гниль кору.
Видишь? — На дупле дупло!
Я вот-вот умру, умру…
Тяжело мне, тяжело!
Много лет уже прошло,
Стал я сед,
Но, друг, поверь,
Был и я красавцем прежде,
Был таким же налитым,
Молодым, как ты теперь,
В листяной сиял одежде,
Летом красовался в ней!
А у ног,
У корней,
Одинок,
И наг, и бос,
Карлик-хвощ уныло рос.
Бос и наг,
Зол и тощ
Был мой враг,
Этот хвощ!
Зависть подлую храня,
Ненавидел он меня
За мою литую мощь,
За мой рост
До самых звезд,
За ветвей веселый трепет,
За листвы весенний лепет.
Вихря Черного позвал,
Вихрь меня околдовал.
Стал дряхлеть я,
Вянуть, сохнуть,
На столетья —
Слепнуть, глохнуть.
Ныне я скриплю едва,
Облетела вся листва,
Стар я — ни вздохнуть, ни охнуть!..
Слышишь? — Точит гниль кору.
Видишь? — На дупле дупло…
Я вот-вот умру, умру,
Тяжело мне, тяжело!..
Там, где голые отроги,
Где ни тропки, ни дороги,
В шелестящем, спящем логе, —
Ключевые бьют струи.
И склонились три сестрички,
Три плакучие березки,
Искры — почки,
Листья — блестки;
Мне они родные дочки,
Дочки сирые мои!
Нынче им дышать невмочь,
Душит бедных день и ночь
Сизым облаком густым
Вынтул-Фум —
Ветер-Дым…
Жарким днем, в сырые ночки
Слышно мне, как плачут дочки,
Задыхаясь в сизом дыме!..
Сжалься, мальчик, надо мной,
Над моею сединой
И дочурками моими!
Веток у меня не счесть,
И, хоть каждая раздета,
Среди них живая есть,—
На верхушке самой где-то
Схоронилась ветка эта.
Если ты ее найдешь
И слегка коснешься ею
Кроны высохшей — и что ж! —
Сразу я зазеленею
И оденусь вновь листвой
Свежей, сочной и живой!
Ты исполни, друг-сыночек,
Стариковский мой завет!
Выручи меня и дочек!
На земле немало бед,
Полон горя белый свет.
Там, где горе и беда,—
С помощью спеши туда!
Влез на дуб чабан проворный
Вплоть до мертвой кроны черной,
Чтобы старому помочь.
День да ночь — сутки прочь…
Трижды день сменяла ночь;
Андриеш, не уставая,
Все искал, не зная сна,
От рассвета дотемна:
— Где ж ты, веточка живая?
Наконец-то, вот она!
Как ни пряталась умело,
Не укрылась от меня.
А теперь — пора за дело!..
Вновь три ночи и три дня,
Мучим голодом и жаждой,
Терпеливый пастушок
Прикасался к ветке каждой,
Каждый тронул он сучок
Теплой веточкой зеленой,—
И, чудесно оживленный,
Дуб листвою зашумел,
Загудел воскресшей кроной:
— Андриеш! Ты добр и смел!
Ты мне жизнь вернуть сумел,
Спас меня и милых дочек.
Вот качнул я головой,
Молодой тряхнул листвой,
Обронил листочек свой;
Ты в свирель вложи листочек,
На свирели засвисти,
И листочек тот певучий
