И не зацветет цветок,
Только мухам безобразным
В этом месте, мрачном, грязном,
Прятаться — немалый прок.
Только мухи
Здесь жужжат,
Груды гнили
Здесь лежат,
Да огромные шмели
Появляются вдали,
Да кошмарные улитки
Всюду ползают в избытке,
В складках сморщенной земли
Но шагай и не страшись,
Пастушок,—
Вперед и ввысь!
Семь цепей прошел он горных,
Семь степей-пустынь просторных,
Семь гнилых трясин тлетворных.
Семь долин он пересек,
Семь глубоких, бурных рек.
Наконец пред ним — страна
Кэпкэуна-колдуна,
Где царит лишь тьма одна
Да глухая тишина,
Где нахохленные тучи
День и ночь ползут на кручи,
Навсегда обвив хребты
Покрывалом темноты.
Там в угрюмых бурых скалах,
Рядом с пропастью сырой,
Есть размеров небывалых
Черный замок под горой
С круглым куполом чугунным,—
Он построен Кэпкэуном.
Вечный враг тепла и света,
Жадный людоед кривой
Обезлюдил место это,
Чтоб воздвигнуть замок свой.
Перед входом, при дороге,
Распушив кудлатый хвост,
Зимбру — буйвол остророгий —
Сторожит подъемный мост.
За решетками, на склонах,
Душным зноем раскаленных,
Замер неподвижный сад.
У деревьев, сохлых, сонных,
На безлистых, мертвых кронах
Ветви до земли висят.
И везде на тощих ветках,
Чуть видны средь мутной мглы,
Жаворонки да щеглы
Стонут, связанные в клетках,
В западнях, силках и сетках,
Рвут веревки, рвут узлы,
Горько плача от бессилья.
Их в лесах колдун поймал,
Клювы слабые сломал,
Ослепил, обрезал крылья,
Вот и стаи голубей,
Вот фазан с пером пунцовым,
Даже шустрый воробей
Схвачен хищным птицеловом!
Сизый сокол на цепи
На свободу так и рвется,
И сова над ним смеется
И шипит:
— Сиди, терпи!..—
Мнет когтями гриф-стервятник
Желторотых соколят,
А с карниза, как привратник,
На пришельца острый взгляд
Филин устремил мохнатый
И вопит ему: — Куда ты? —
Стиснув зубы, напрямик
Андриеш идет к воротам,
А ему навстречу: — Кто там? —
Это Зимбру, дикий бык,
Остророгий буйвол ражий,
У моста стоит на страже.
— Кто посмел сюда прийти?
Здесь чужому нет пути!
Задержись перед порогом
И мечтать о замке брось,
А не то каленым рогом
Я проткну тебя насквозь!
Но пастух тотчас смекнул,
Быстро в дудочку дохнул,
Вдоль ее ладов скользнул,
И, как светлая струя
Животворного ручья,
Брызнул свежей трелью чистой
Голос Доны серебристый.
Растопырясь, как паук,
На своем подземном троне,
Кэпкэун услышал вдруг
Этот серебристый звук,
И наверх послушных слуг
Он послал к поющей Доне.
Изогнувшись в три дуги,
Сброд помчался окаянный,
И у каждого слуги
Меж бровями — глаз стеклянный.
Хуже всех из них один —
Колченогий гном Капкын,
С хриплой глоткой, песьей мордой
И свиной щетиной твердой.
Кривопалый, вислоухий,
Он рычит, ползя на брюхе,
Тянет пастуха в застенок,
Но пришельца зря пугает —
Он едва лишь до коленок
Андриешу достигает!
Наконец плюгавый гном
Подмигнул стеклянным глазом —
И уроды-слуги разом
Завладели чабаном,
Руки за спиной скрутили
От запястья до плеча
И, злорадно хохоча,
Андриеша потащили
В подземелье, в тронный зал,
Где хозяин Дону ждал.
Видит мальчик: свод наклонный
Подпирают у стены,
Словно мшистые колонны,
Молдаване-чабаны.
И стоят селяне эти
Столько тягостных столетий,
Что язык их онемел
И хребет окаменел.
Сгорбясь под кирпичной кладкой,
Так молчат они века,
Взором жалобным украдкой
Провожая пастушка.
Строем бесконечно длинным
Все глядят — за рядом ряд —
И как будто говорят:
— О, спаси нас!
Помоги нам!..
Дальше… Дальше…
С нетерпеньем
Вниз по лестничным ступеням
Слуги пастуха ведут,
И везде, то там, то тут,
Как на вспаханном погосте,
Человеческие кости
Устилают мрамор плит.
Взглянешь — и душа болит!
Андриеш, глотая слезы,
Вниз шагает, как слепой,
А за ним, шепча угрозы,
Слуги тянутся толпой.
Вот и тронный зал пещерный
Высоты неимоверной.
Дух спирает запах серный,
Дым валит со всех сторон,
Завиваясь клуб за клубом.
Посредине зала — трон,
А на грузном троне грубом,
В плащ из пламени одет,—
Одноглазый людоед.
Лоб закрыт железным чубом,
Волчьи челюсти — торчком,
Над губой — усы пучком.
Лапой чуб железный гладя,
Кэпкэун сказал, не глядя:
— Ты явилась, наконец,
Хоть скрывалась непреклонно!
Я узнал твой голос, Дона,
Что ж, готовься под венец!
Для невесты — честь и место…
Вдруг своим зрачком одним
Он воззрился: перед ним
Не красавица-невеста
В платье, легком, словно пух,
Нет! Спокойно перед троном,
Перед колдуном влюбленным,
Молодой стоял пастух
В кожочеле [12] пропыленном.
— Это кто еще такой? —
Закричал что было мочи
Кэпкэун, владыка ночи.
Андриеша — хвать рукой!
И к единственному глазу
Быстро мальчика поднес,
Бормоча себе под нос:
— Не встречал таких ни разу!..
Но Кэпкын, шпион искусный,
Хвост униженно простер
И пошел плести свой гнусный,
Лживый, ядовитый вздор:
— Андриеш — известный вор!
Он совсем лишен стыда
И явился к нам сюда,
Чтоб овечек нас лишить,
Чабанов передушить,
Кэпкэунцев сокрушить,
Нашу гибель довершить!
Черный Вихрь, твой старший брат,
Был им в грудь опасно ранен.
Этот мальчик-молдаванин
Отобрал у Вихря клад,
Отобрал сокровища.
Кинь его и уничтожь!
Все, что он ни скажет, — ложь!
В целом свете не найдешь
Худшего чудовища!
Он тебя убить готов
И отнять твою корону —
Так же, как убил он Дону,
Фею песен и цветов.
И убил — в жестоком споре
Чабаненок озорной,
Чтоб тебе доставить горе,
Чтоб не стала Дона вскоре,
Господин, твоей женой!
Он беду принес нам снова,
В том даю собачье слово!
Ведь недаром говорят
И отцы, и наши деды:
Злые кэпкэуноеды —
Молдаване, — ждут нас беды,
Нас, и всех кэпкэунят,
Коль решительно и скоро
Не дадим мы им отпора!
Молдаванин страшный съест
Наш народ в один присест;
Слушайте мой лай собачий,
Адское Величество:
Ставит он своей задачей —
Навязать владычество!
Флуер свой на нас он точит,
Он владычить нами хочет,
Он по своему закону
Съел живьем красотку Дону!
Андриеш вскричал: —Постой!
Я лишь пастушок простой,
Ты мне, царь, не делай зла
И не слушай сплетни эти!
Фея Дона умерла,
Нет ее давно на свете.
Видишь флуер? Вот он, вот!
Голос Доны в нем живет.
Только я в свирель подую,
