затаив дыхание, с трудом подняли тела по винтовой лестнице в семейную спальню, когда-то принадлежавшую деду. Нина глубоко вдохнула запах фиалок. Этот нежный запах, который она не спутала бы ни с каким другим, всегда ассоциировался у нее с родительской спальней. На память моментально пришло многое из прошлой жизни: письма деда, его Черная тетрадь с первыми алхимическими формулами, молнией мелькнуло воспоминание о появлении Каркона в соседней Комнате Зеркал… Память не упустила ничего, заставив сильно забиться ее сердце.
Стены этой комнаты были свидетелями жизни ее деда Миши и бабушки Эспасии Де Ригейра, всегда такой элегантной в своих изумительных платьях. Потом здесь стали жить Вера и Джакомо, которые почти ничего не изменили ни в ней, ни в Комнате Зеркал с ее шкафами, полными одежды, драгоценностей и безделушек, принадлежавших испанской принцессе.
Нина взглянула на роскошную кровать, которая должна была принять тела едва дышащих родителей. Почувствовала, как ослабели ноги, закружилась голова и встал комок в горле. Она несколько раз глубоко вздохнула. Ей было очень плохо.
Заметив подавленное состояние подруги, Рокси и Фьоре тоже не смогли сдержать своих чувств. Их лица потемнели, обе зашмыгали носом.
Людовико и Биров бережно положили Веру и Джакомо поверх шелкового покрывала. Черепа, сделав пару кругов над ними, вновь улеглись на грудь каждого.
Ческо не сводил настороженных глаз с закрытой двери, молясь, чтобы в спальню не заявилась Люба.
Нина опустилась на колени у кровати, и из ее глаз хлынули слезы. Она отдала бы все, включая собственную жизнь, лишь бы ожили ее родители.
Биров, хотя и сознавал необходимость срочно лететь в Москву, не мог найти в себе сил поторопить ее.
Лишь Рокси осмелилась нарушить тишину:
– Соберись, Нина. Дед ждет тебя, а от него зависит спасение твоих родителей. Это значит, что и от тебя.
На лестнице отчетливо послышались шаги – это Люба несла Нине чашку горячего шоколада и тарелку с пирожными. За ней семенили Красавчик и Платон.
– Что будем делать? Она же заметит свет от ночника! – испугался Ческо.
Нина поднялась, утирая слезы.
– Не бойся, я перехвачу ее, – прошептала она.
Выйдя из родительской спальни, Нина пошла навстречу няне:
– Спасибо, милая Люба. Дай мне поднос, а сама иди поспи. Ты выглядишь усталой.
– Ты плакала? – Люба заметила покрасневшие глаза девочки. – Зачем ты заходила в комнату родителей?
– Просто так. Захотелось подышать запахом фиалок. Я очень скучаю по маме, – ответила она, пряча глаза.
Растроганная Люба протянула Нине поднос:
– Не расстраивайся. Вот увидишь, они завтра позвонят. Думай о том, как хорошо им отдыхается и какие подарки они привезут тебе из круиза.
Нина еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Ей очень хотелось излить душу любимой няне, рассказать той всю правду, в том числе о том, что дед Миша вернулся, чтобы помочь избавить Вселенную от Каркона. Но она не могла. Суровые правила алхимии запрещали ей подобные признания. Да и было непонятно, что сталось бы с Любой, узнай она обо всем.
Поэтому девочка сказала лишь:
– Люба, я тебя очень люблю. И дед Миша тоже тебя любил. Ты у нас необыкновенная.
От упоминания одного только имени деда Миши Люба так разволновалась, что бигуди на ее голове затренькали. Сияя улыбкой, она спустилась по лестнице, погасила свет в холле и отправилась спать, в тысячный раз простив все этой неугомонной девчонке.
Красавчик, крутя головой и порыкивая, начал настойчиво принюхиваться. Странно вел себя и Платон, выгнувший спину и прижавший уши. Оба животных чувствовали присутствие в доме чужих людей, природный инстинкт их не обманывал.
– Молодцы! Только без глупостей! – шикнула на них Нина. Подошла к двери в спальню и прошептала: – Ребята, путь свободен.
Первыми из комнаты вышли Ческо и Фьоре. За ними Рокси направилась к выходу, но Биров задержал ее:
– Подожди. Ты останешься здесь, в этой комнате. Не впускай в нее никого.
– Даже Любу? – переспросила Рокси.
– Да. Не дай бог, она увидит их в таком состоянии! Представляешь, что с ней может случиться?
Биров ободряюще похлопал девочку по плечу и, сопровождаемый Людовико, покинул спальню.
Нина бросила на подругу всего один взгляд, и та поняла, что деться ей некуда.
Вздохнув, Рокси закрыла дверь и уселась на стул. В полумраке комнаты, в слабом свете ночника и сиянии тел, огромная кровать под балдахином показалась девочке открытой могилой.
Остальные на цыпочках спустились по лестнице и прокрались в Зал Дожа. На пороге Биров тронул за руку Людовико Сестьери:
– Уважаемый мэр, будет лучше, если вы отправитесь отдохнуть в Апельсиновый Зал.
Щеки первого гражданина Венеции опали, словно сдувшиеся шарики:
– Разве я не с вами?
Нина, уже готовая открыть стеклянным шаром потайную дверцу лаборатории, поспешила объяснить:
– Вы устали, а нам предстоят еще кое-какие дела…
– Я понял, – догадался мэр. – Вы просто не хотите, чтобы я увидел вашу секретную комнату.
Биров приобнял его:
– Дорогой мэр, только без обид. Дело в том, что неалхимикам вход туда запрещен.
– Да, я неалхимик! – с обидой в голосе проговорил Людовико. – Но после всего, что я пережил, став свидетелем необъяснимых событий, думаю, что я мог бы рассчитывать на большее. Меня уже ничто не испугает! – Мэр был настроен решительно.
– Если вы действительно желаете и дальше быть членом нашей команды, идите и поспите, – дружелюбно сказал Биров. – Копите силы. Ваша помощь нам еще понадобится. Но не сейчас. Примите наши правила. А они не позволяют без необходимости вовлекать вас в алхимические действия. Дайте нам пару часов. Сейчас уже три ночи, и мы постараемся сделать все как можно быстрее, – подвел Биров черту под дискуссией.
– Ладно, – согласился огорченный Людовико. – Не вижу смысла настаивать. Пойду посплю. Тем более что сейчас я не могу вернуться ни в мэрию, ни домой. После того как венецианцы стали свидетелями сцены с летающим львом, мне ничего не остается, как слушаться вас.
Трудно было не согласиться с логикой мэра.
– Я и правда устал, а диваны здесь такие удобные! – И, повернувшись на каблуках, мэр в сопровождении весело помахивающих хвостами Красавчика и Платона направился в Апельсиновый Зал.
Нина открыла дверь лаборатории и в ошеломлении замерла на пороге. Сотни красных роз занимали весь лабораторный стол и толстым ковром устилали пол. Запах цветов был столь сильным, что было трудно дышать.
– Розы!! Опять Ливио!! – воскликнула она, зажимая рот рукой.
Ческо скрипнул зубами:
– Мерзавец!
Биров и Фьоре, прикинув, сколько же здесь цветов, не веря своим глазам, не произносили ни слова.
Разбрасывая ногами розы, Ческо подошел к столу и принялся ломать лежащие на нем цветы с такой яростью, что
