БВ поднимался выше мелочей. Его легкомысленный тон и иронические реплики в разговоре нередко озадачивали и даже, возможно, кого-то сердили, но запоминались. Себя он не афишировал. Он действовал по необходимости и исчезал зачастую надолго в верхах, решая вопросы проекта. Евгений Башкин потом не без доли лукавства отмечал, что первое время считал Раушенбаха просто жуликом. Остальные в нём не сомневались скорее оттого, что у них просто не было опыта.
Нас обучал он легко и мимоходом. Меня, например, учил писать в отчёте выводы. Когда я писал свой первый отчёт, меня отчего-то тянуло к длинным фразам. Я их не кончал и продолжал придаточными предложениям и обстоятельствами. Раушенбах же учил: выводы должны быть короткими. Но мне казалось, оборвёшь фразу, и мысль закончится, а мне часто не хотелось обрывать её.
Мы все учились у немцев «чему-нибудь и как-нибудь». И занимаясь устойчивостью струи я переводил статьи Вебера и Генлайна. Увидев как-то переведенную мной немецкую статью, Раушенбах предложил свои услуги по её редактированию. Тогда я этого предложения не оценил, а он был немцем, и в переводах с немецкого карты были ему в руки.
В Химках рядом с главной знаменитой водной артерией имелись небольшие пруды. Мы ходили туда в обед купаться и однажды увидели там Раушенбаха. У него был на наш взгляд нелепый вид: раздетый и в чёрных плавках. И этим никак не вязался с нашим представлением о нём. Между тем Раушенбах был человеком любознательным и появлялся в разных местах. Борис Скотников привёл однажды БэВэ в московский молодёжный киноклуб, где мы считали себя его завсегдатаями. До этого клуб посещала только молодёжь, и человек его возраста показался в нём неуместным.
Молодёжный лекторий открылся в здании кинотеатра «Россия» в его документальном первом этаже, под знаменитой лестницей. Первым был нам показан фильм «Гражданин Кейн» и был рассказ об Орсоне Уэллсе. Затем мы спорили, выступая оценщиками и критиками. Это было всего интересней и привлекало нас свежим мнением и было в чём-то для нас подобно выступлениям поэтов в Политехническом. Мы ходили туда, смотрели фильмы, судили их, и однажды Борис Скотников привёл Раушенбаха. Смотрели в тот раз ещё не вышедший на экраны фильм Марлена Хуциева «Мне двадцать лет», названый так вместо неразрешённой тогда «Заставы Ильича». Мне тогда не понравилось участие Раушенбаха в молодёжной тусовке, хотя бы и в роли зрителя. Я был одним из главных спорщиков, и спорили мы напропалую. Присутствие старших же нас смущало. Но Раушенбах был любопытен и было тогда ему от роду сорок девять лет.
Отцы и дети. Детям вечно кажутся старее их отцы, старее чем те чувствуют себя и есть на самом деле. И их явление в молодёжном кругу кажется неестественным. Однако косвенные приметы говорили, что Раушенбах не стар и не чужд молодёжных увлечений. При сборах первой поездки в горы мы убедились, что деревянные горные лыжи есть только у Раушенбаха, и увлечение водными лыжами было перенято у него. Он был моложе многих из нас не только душой, но и телом, хотя это им не афишировалось. Каюсь, тогда мы сломали его горные лыжи, обучаясь на горках, спускающихся к речке по соседству с железнодорожной платформой Яуза.
Раушенбах нас во всём опережал: не только в горных и водных лыжах и в буксирующем катере, который он продал после Володе Осипову. Словом, он уже освобождался пресытившись, а мы только начинали.
На первых порах мы ему безоглядно верили. В вопросах веры репутация важна, последовательная и нерушимая. Сложно не оступиться, не сбиться тысячей причин. У Раушенбаха это получалось. Он жил по собственным правилам, ни под кого не подделываясь, и поступал, как считали, нетипично. На полигон, в немереное царство спирта он мог приехать с бутылкой сухого вина.
«Нет пророка в своём отечестве». Вокруг нас были интересные и необычные люди, но интереса они, как правило, не вызывали. А Раушенбах и среди них был на виду. От первой встречи с ним у меня навсегда сохранилось впечатление. Как он явился франтоватым и весёлым, уверенным в себе, удачливым. И глядя на него, казалось, что и у вас с ним всё получится. Вместе вам будет сопутствовать удача, что бы не встретилось на пути и несмотря ни на что.
Дело команды Раушенбаха тронулось и пошло. Так начинает дитя ходить, и с первых его шагов окружающие уверены, что дело пойдёт. Не все, правда, верили в команду Раушенбаха. Только Королёв не колеблясь ввел её в процесс, который в его ОКБ уже шёл полным ходом. Создавались не только все размерные ракеты, но и их начинка, наполнение, так называемый полезный груз, который по мнению военных должен был оставаться смертоносным.
Наступил год 1960-ый. Повеяло ветром перемен… В отделе Раушенбаха царило чемоданное настроение. Составлялись списки перехода в Подлипки. С приближением перехода в списке появились новые люди. Стала почти своей, приходившая к нам сексапильная техник Быкова из конструкторов, смущавшая молодежь в коридорах своей походкой. А её коллеги самоуверенные и энергичные неизвестные нам прежде молодые люди считали себя безусловно предназначенными на переход. Однако начальник отдела кадров королёвского КБ Г.М. Пауков вычеркнул их из списка со словами: «У нас своих евреев хватает».
Есть у каждого в жизни свой «звёздный час», когда играется главная роль. Такая роль при нашем переходе досталась Нине Парамоновой. Она была той самой кадровичкой, что оформляла нас на работу, и поразила меня ещё в отделе кадров. А после оказалась в особой роли второго человека в отделе на время перехода. Красивая бывшая сотрудница отдела кадров, по слухам прошедшая деловую школу где-то в Китае. Когда и где? – толком никто не знал, да и не интересовался. У неё, ставшей разом ведущей в отделе, была недюжинная деловая хватка. В прежние времена существовали способы влиять на деловую жизнь не будучи специалистом. Нина Ильинична Парамонова стала в отделе партийным секретарём, возглавив отдельскую партийную организацию.
Партийных в отделе тогда практически не было. Молодёжь как могла избегала надеть на шею навязчивый партийный хомут. И Нина Ильинична на правах серого кардинала взяла в свои руки хлопоты перехода.
В КБ статус Парамоновой переменился. По уровню образования она могла остаться в отделе только старшим техником, и ей пришлось впрячься в техническую лямку вместо руководства с партийных высот.
Очередной Новый год мы отмечали отделом в ресторане Москва. Собрался ограниченный состав и на слуху была песня Галича про Парамонову. Мы в то время не знали автора, но песня понравилась и нам казалась нашим вызовом партийному влиянию. Мы спели песню Раушенбаху и посмеялись над ней, потому что Парамонова была у нас одиозной фигурой.
