Были и интересные капустники, в которых обыгрывались насущные темы. В первом для меня, в предновогодние дни моего прихода обыгрывалась отдельская теснота. На сцене странное сооружение из трёх поставленных друг на друга столов. На нижнем можно только лежать, и красивая Валя Голованова предлагала командированному смежнику: «Ложитесь рядом со мной». Сидящего наверху Дмитрия Князева зовут к городскому телефону, и он кубарем скатывается с трёхэтажной высоты.
Отсутствие производственных площадей и кадры были в то время для новорожденного отдела реальной необходимостью. И Князев призывал с трибуны очередной комсомольской конференции нииёвскую молодежь бросать свои «замшелые» научные темы и переходить в отдел Раушебаха на перспективные. Совещания проводились часто на ходу, проблемы обсуждали стоя: то в коридоре, то в зале «Стрелы».
В комнате 39 сотворилось чудо компоновочного чертежа первой системы ориентации. Её мозговым центром стал недавно пришедший в НИИ Евгений Башкин, а её конкретным исполнителем аккуратный недавно демобилизованный из армии Саша Артемьев.
Испытания готовой системы проходили в Подлипках, в КИСе (Контрольно-испытательной станции) королёвского КБ в присутствии высокого руководства. Включили электрическое «солнце». Яркие лампочки «солнца» датчик игнорировал, система не заработала. Возникла немая сцена. Не сработал солнечный датчик, не начался процесс поиска и ориентации. Ропот недоумения охватил присутствующих. И тут в роли «создателя» выступил инженер Толя Пациора. «Это не тот свет, – сказал он, – у него не те спектральные характеристики». И зажёг собственное «солнце» – спичку. Её слабый огонёк пробудил молчавшую систему, заставил её заработать, запшикали сопла, и нараставшая было буря негодования окружающих перешла в восторг.
7 октября 1959 первая автоматическая межпланетная станция «Луна – 3» обогнула Луну и сфотографировала её обратную невидимую до этого сторону. При движении вокруг Земли Луна всегда обращена к Земле одной, видимой стороной. Из-за либрации (покачивания), можно увидеть чуточку больше. И потому об её обратной стороне ходили разные гипотезы. Считали даже, например, что на обратной стороне большая впадина, в которой может быть даже воздух и вода и существует жизнь.
Космическая съёмка длилась 40 минут. В это время Раушенбах по вполне убедительным для него причинам оставался в Москве. Когда он в назначенное время позвонил в Евпаторию, откуда шло управление полётом первой межпланетной станции, ему ответили условной фразой: «Сюжет в центре». Это означало, что съёмка обратной, скрытой до этого стороны Луны успешно выполнена и система ориентации станции, за которую отвечал Раушенбах, исполнила свою задачу.
В тот вечер молодые сотрудники Раушенбаха решили отметить событие самостоятельно. Никто их не поздравил и никуда не приглашал. Они собрались у «Праги», у неработающего зимнего фонтана, под афишей кинотеатра «Художественный». Сидели, шутили, поджидали опоздавших. Попав затем в ресторан, они выпили за успех, а жёны их и подруги тогда недоумевали: «Да, налицо космические успехи. Да, запустили станцию и сфотографировали Луну. Всё это просто замечательно, но причём тут вы?» Такое было время. И хорошим тоном в секретных фирмах считалось не интересоваться тем, что творится за соседним рабочим столом, хотя в действительности это редко соблюдалось.
Нет, из меня, увы, не вышел Пигаффета. Каюсь, как я был неправ, не рассмотрев необыкновенного в окружающем. Где-то на окраине Москвы, в обшарпанном здании, в случайной комнате, на чужом столе создавалось полвека назад то, что затем приравняли чуть ли не к чуду света и отправили от Земли. И летит оно теперь миллионы лет мимо планет и звезд, посланцем Земли, самостоятельно пересекает Вселенную.
Мы продолжали вариться в Лихоборах в собственном соку. По делу ездили к смежникам, а ради удовольствия иногда к площади трёх вокзалов на семинар Айзермана. Это было интеллектуальное наслаждение. Там, например, можно было услышать исследование о крысиных средневековых годах с описанием их изящными уравнениями. Семинар вообще был особенным удовольствием, возможностью слышать новое «из первых рук» и одновременно турниром – ристалищем, где схлёстывались умы.
Был я тогда в Подлипках у Михаила Мельникова: смотрел их стенды, читал отчёты и даже в них ошибку нашёл. Была она не принципиальной, теоретической, и я постеснялся из уважения сказать о ней авторам.
Вечерами ходили мы в бассейн «Динамо», где на короткой воде соревновались с творцами «Бури» и «Бурана».
Раушенбаха хочется сравнить с Опенгеймером не смотря на их несравнимые миссии и масштабы. Опенгеймер имел дело с учёными, а Раушенбах с молодежью без опыта и имени, с вчерашними выпускниками различных школ. Он выбирал основных исполнителей, а они уже тянули общий воз. Такими были Дима Князев, Евгений Башкин, включившийся на последней прямой, и ещё позже Виктор Легостаев, до этого аспирант и посильный участник работ.
Поражало умение Раушенбаха организоваться в любой обстановке. За минуту до важного совещания он мог спокойно просматривать газету. Он как-то читал иероглифы, и я спросил: «А для чего, Борис Викторович, вам китайский?» «Видите ли, – как всегда мягко ответил он, – из-за новых идей. Европейские взгляды на мир мы впитываем с молоком матери, а на востоке они – иные». Я соглашательски кивал головой, хотя меня поражал его египетский труд ради мизерного, казалось, эффекта. Массу текстов, считал я, уже перевели и читай себе их на здоровье.
Непостижимым и удивительным было для меня его умение учиться в кошмарной лагерной среде, там, где речь шла только о жизни и смерти. Свою серьезную математическую подготовку он начинал самостоятельно в лагере после ареста. Раушенбах писал не без юмора, что по его мнению каждый порядочный человек должен был в то время отсидеть, и ему, этническому немцу, отсидеть в лагере во время войны с другими немцами было даже естественно.
Это было сказано позже, а тогда в наши дни об этом совсем не говорили в отличии от так называемых «гуманитарных» диссидентов, что после своего освобождения кричали на каждом углу. Нужен был запас личного мужества, чтобы после лагерей остаться созидателем, а не обиженным обличителем. Герои времени, они, действительно, стали на деле «впереди планеты всей».
Послевоенные работы Раушенбаха по горению касались проблем устойчивости, то есть вопросов управления, а не химии горения. Находясь в рамках тематики НИИ-1 он писал отчёты по крылатым ракетам сам и вместе с Леваковым, находясь как бы на периферии движения. Конечно «Буря» и «Буран» сами по себе были достойной темой, но они тогда были не в русле этих работ.
