отдаленному, скрытому от людских глаз месту... Сам драматический момент
гибели щенят поэт оставил за пределами стихотворения. Трагедия передана
одной выразительной деталью:
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
Это как бы внутренним взором видит автор. Но может видеть и собака. А
возможно, хозяин не торопился уйти от места, где ему пришлось, как говорили
в старину, взять грех на душу? Ведь и тургеневский Герасим после гибели Муму
смотрел, как "далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги".
Домой человек шел, наверно, медленно, тяжело. И собака "чуть плелась
обратно, слизывая пот с боков". Пот от бега за хозяином - еще т_о_г_д_а, по
сугробам... Или от переживаний, от потрясения?
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
Безмерно горе матери. Ее думы - о щенятах. Неужели их больше нет и она
никогда ни одного из них не увидит, не приласкает? А что желтеет там, над
хатой? Наверно, бегут легкие облачка, а чудится ей - бежит месяц как
живой...
В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
Синяя высь - как синяя вода... И синяя высь - пустая, холодная,
недобрая... На нее можно лаять пронзительно, звонко. Но сейчас собака
смотрит "звонко". Надежда как бы "озвучила" взгляд.
Но вот и месяц тонкий (как щенок - маленький) ускользнул, скрылся с ее
глаз навсегда. Последняя надежда исчезла.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
Горе от потери щенят, обида за обман (месяц - не щенок) сломили ее.
Была надежда - глядела "звонко". Теперь - конец. И "глухо... покатились
глаза собачьи". Не слезы - глаза. "Покатились... золотыми звездами".
Золотое, захлестнутое любовью к детям сердце матери... У нее и глаза и слезы
золотые. Самые чистые, благородные, священные...
В начале: "Струился снежок подталый..." В конце: "Золотыми звездами в
снег".
Видите, как они покатились и упали: "Зо-ло-ты-ми звез-да-ми в снег".
Последние два слова - как удар, как последний вскрик. Все. Стихотворение
закончилось.
Конечно, тогда, до войны, при первом чтении "Песни о собаке" тонкостей
ее я не уловил. Но на всю жизнь осталось в сердце щемящее чувство жалости к
живым рыжим комочкам - щенятам и затаенное восхищение материнской любовью,
верностью долгу. И ненависть к бессердечию, черствости, жестокости.
...Когда вскоре после т_о_г_о случая встретил сторожа дядю Гришу, то,
вероятно, я с таким презрением посмотрел на него, что он остановился и, взяв
меня за плечо, проговорил:
- Постой-ка... Ты чего зверенышем глядишь? Уж не из-за щенят ли?
- Хотя бы, - огрызнулся я. - Сладили...
- Это ты, парень, зря, - вздохнул он. - Приказ поступил от начальства
дома отдыха: собак, мол, много развелось, прими меры, Григорий... Вот ведь
как дело было... А сам я бы ни-ни... Хватило бы места... Поверь старику...
Я поверил, и у нас с дядей Гришей установились добрые отношения. Он
оказался заядлым книгочеем, но уважал только прозу.
Однажды он рассказал, что видел живого Горького ("Максимыча" - по его
словам). Дядя Гриша жил в Нижнем Новгороде, и писатель приплывал туда на
пароходе.
- Я ведь почти всего Максимыча прочитал, - с гордостью добавил мой
книголюб. - Как же: земляк!..
Сначала я ему не поверил, но по некоторым деталям убедился, что мой
старший друг действительно держал в руках не одну горьковскую книжку.
- А его воспоминания о писателях читали? - решил я его подловить.
- Воспоминаний не читал, не буду врать, - разводя руками, признался
дядя Гриша.
Через несколько дней я раздобыл том Горького с силуэтом писателя на
внутренней стороне переплета (это было юбилейное издание), и началось чтение
вслух. Так перед нами прошли Чехов, Лев Толстой, Андреев, Короленко, настала
очередь Есенина.
С особой выразительностью прозвучали у меня следующие строки из очерка
Горького "Сергей Есенин":
"Я попросил его прочитать о собаке, у которой отняли и бросили в реку
семерых щенят.
- Если вы не устали...
- Я не устаю от стихов, - сказал он и недоверчиво спросил: - А вам
нравится о собаке?
Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литературе так
умело и с такой искренней любовью пишет о животных.
- Да, я очень люблю всякое зверье, - молвил Есенин задумчиво и тихо, а
на мой вопрос, знает ли он "Рай животных" Клоделя, не ответил, пощупал
голову обеими руками и начал читать "Песнь о собаке". И когда произнес
последние строки:
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег, -
на его глазах тоже сверкнули слезы".
Тут дядя Гриша положил руку на книгу и сказал:
- Постой, парень... "Песнь о собаке" - стих? Услышав ответ, попросил.
- Не найдешь эту штуку, а? Хоть и не люблю я стихи, а такой охота
узнать. Будь добр, найди.
Пришлось сходить к приятелю по драмкружку и переписать стихотворение в
тетрадку: книжку Есенина он мне домой не дал.
Читая дяде Грише "Песнь о собаке", я думал, он под конец прослезится.
Нет, не прослезился, но молча потрепал меня по плечу и ушел к себе, за
забор. А под вечер, проходя мимо, я слышал, как он что-то дружелюбно говорил
своим ночным помощникам...
С тех пор минуло много лет, но "Песнь о собаке" остается для меня одним
из дорогих есенинских стихотворений. Да только ли для меня?!
В годы второй мировой войны "Песнь о собаке" была спутницей итальянских
партизан и не раз звучала у ночных костров, согревавших друзей легендарного
земляка Есенина - Федора Полетаева.
Душевную тонкость в этом есенинском шедевре высоко ценил Василий
Иванович Качалов. "Песнь о собаке", как и стихотворение "Корова", исполнялась им на эстраде особенно часто. Великий артист, вспоминал
современник, "читал эти стихи взволнованно и как-то очень бережно, почти
интимно".
Как-то я произнес "Песнь о собаке" в присутствии моего шестилетнего
внука Саши. Прослушав, он подошел ко мне и сказал:
- Ты читал, а у меня сердце кровью обливалось...
В любви к природе - березке, заглядевшейся в пруд, к "скирдам солнца в
