Понедельник, 2 февраля.
На днях, когда рабочее время было уже на исходе, зашел ко мне Ю. В. Его недавно приняли в партию. Сейчас он выполняет какую-то общественную работу в отделе международных связей (кажется, так это называется) райкома. Зашел и спрашивает: знаю ли я что-нибудь о Фрейде.
— А я, — говорит, — вот до вчерашнего дня ничего о нем не слышал, но зато вчера был на диспуте между нашими молодыми философами и американцами.
Оказалось, что таки действительно такой диспут был по инициативе обкома партии в кафе «Дружба». Как говорит Ю. В., после того, как американцы ушли, наши признались в открытую, что отстали от того, что делается на свете в этой области. Такое признание, высказанное вслух, возможность такого диспута — все это ново и очень отрадно. Сколько лет, десятилетий мы шли в шорах. Этот диспут, конечно, был для самого узкого круга и значение его не в свободном обмене мнениями, значение его, будем надеяться, в том, что это первый признак появляющегося сознания необходимости обмена мнениями.
Суббота, 6 февраля. Странно — выехал в Москву, чувствовал себя полубольным; очень напряженно жил там и уже через два дня всякое недомогание прошло. Неужели подавленность психическая и физическая, которую я по временам ощущаю, — следствие какого-то утомления однообразием, даже тогда, когда это однообразие доставляет мне удовольствие (каждый вечер после отдыха — чтение)? Впечатления — они, наверное, нужны, как разнообразие в пище. Сегодня я чувствую себя довольно бодро, несмотря на физическое утомление.
Воскресенье, 7 февраля.
Очевидно я на рубеже кризиса. Чувствую, что продолжать нельзя, а начинать, понимаю, что поздно. Нельзя продолжать жить без отдачи: читать, размышлять впустую. Но начинать в 54 года чрезвычайно трудно: осталось мало времени — не успеть, а, кроме того, в этом возрасте лучше, чем в молодости знаешь свои возможности, их границы. Что же делать? Всю жизнь мне не хватало досуга, чтобы в этот досуг работать не для заработка, а вот в 60 лет, если доживу, досуг будет, но бессмысленность всяких затей убьет на месте всякое начинание. И для чего же тогда он будет, этот досуг?
Можно спросить:
— Почему же не начал раньше?
— Считал себя неподготовленным.
— А теперь?
— Теперь тоже, но тогда все делалось, чтобы подготовиться к деятельности, а сейчас понятно, что не успею, и такая подготовка бессмысленна.
Понедельник, 1 марта. В детстве хочется на кого-нибудь походить: на героя прочитанной книги, виденного спектакля, фильма. Это бывает и позднее. Но герои вокруг тебя разные, и дело не в этом. Надо найти собственный алгоритм и решать по нему дни своей жизни, и чем последовательней, тем лучше.
* * *
Я как бегущий — стремлюсь вперед и вперед, а окружающего не вижу, не понимаю, не умею им насладиться. Так нельзя. Такое стремление не приведет ни к знанию, ни к счастью. И вот (это было недели две тому назад) я решил сделать опыт — остановиться и присмотреться, не боясь потери времени. Передо мной была фотография фрески Перуджино. Я не торопился, не читал что-нибудь нового, остановился на ней, чтобы дать себе отчет, почему она так хороша? И вот, что я в те дни записал:
Перуджино. Передача ключей. 1473 год. Сикстинская капелла в Ватикане, Рим.
Передо мной небольшая фотография этой фрески. Я всматриваюсь в нее, и чем дольше и внимательнее, тем более она меня покоряет. Но чем?
Вот я пытаюсь разобраться. Смотрю опять. Строю и опровергаю свои догадки. Наконец, решаюсь выразить словами увиденное, но без веры в свои силы.
Их две группы, идущих навстречу друг другу людей. Может быть, они уже остановились… Их разделяет небольшое пространство. Но оно достаточно, чтобы они не смешивались, чтобы были левые и правые, чтобы было это внешнее разделение и стало возможным его внутреннее преодоление. С изысканной убедительностью внушает нам Перуджино волнующее нас чувство внутреннего единства этих людей. Он их разделил, чтобы потом складками их одежд, положением рук, поворотом тел, наклоном голов изобретательно и многократно доказать нам, что они принадлежат к одному братству. Они единомышленники и единоверцы. Но их двенадцать — его учеников, — остальные горожане. Отличить их нетрудно — не только по головным уборам и платью, но и по духовному облику, по отношению к происходящему, по степени их участия в совершающемся.
Однако на фреске изображена не только передача ключей от Царства Небесного. Есть пейзаж, есть другие люди. Как и зачем они здесь?
Конечно, неслучайно — все подчинено основному и существует для его выражения. Сооружения, которые мы видим на заднем плане, строго симметричны: по бокам две одинаковых триумфальных арки, посередине — храм спокойно симметричной архитектуры. Они доказывают тот же тезис — единство двух групп людей, участвующих в церемонии передачи ключей. Храм даже как бы соединяет их своими боковыми арками, а одинаковые триумфальные ворота по бокам утверждают и закрепляют их единство. Холмы и деревья спасают композицию пейзажа от геометризма.
Единство этих людей — учеников Христа и сопровождающих их горожан, многократно доказанное нашему чувству, оттенено поведением людей на площади. Их маленькие фигурки противопоставлены стоящим на переднем плане: справа они рассыпались, играя, слева — собрались небольшими обособленными группами. И если фигура Христа, передающего ключи Петру, соединяет две группы переднего плана, то две стоящих вдали разъединяют тех, что на площади. Единство первых от этого убедительнее. Это светотень. А мера, масштаб, принятые для той и другой композиции таковы, что разобщенность людей на площади не может разрушить впечатление единства, получаемого от изображения в целом. Кроме того, они и особенно те, которые размещены совсем вдали, между храмом и триумфальной аркой, создают впечатление глубины, так же как большие плиты мостовой, квадраты которых уходят в перспективу. Благодаря этому фреска имеет несколько планов, и на первом, ближайшем к нам, совершается главное.
10–11 марта.
Сейчас пробило двенадцать. Мне пошел пятьдесят пятый год. Мои дорогие, зная мои пристрастия, подарили мне Плутарха и Лескова.
Весна, солнце, оживающий воздух каждый год помогает мне перевести дух после зимнего мрака и с новыми силами преодолевать время. Хорошо, что день рождения мой приходится на весну — раннюю, раннюю весну, когда все лучшее впереди.
19 апреля. Я совершенно забросил свой дневник. Больше месяца — ни одной строчки, а много раз хотел, но не мог собраться и сесть за него. Было так 1-го апреля, когда вернулся с кладбища от мамы; после прочтения, даже вернее после внимательного разглядывания и прочтения книги Алпатова, которую подарил мне 11 марта Коляна[14] («Памятники древнерусской живописи»); было так и вчера — после возвращения из Москвы, которая, что ни говори, для меня родной город. Этот раз был там два дня. Приехал утром, в шестом часу. Все еще чисто, на улицах почти безлюдно. Поехал к Новодевичьеву монастырю. Постоял против него, освещенного ранним солнцем, потом поехал к собору Рождественского монастыря, которому 460 лет, но который, несмотря на свой возраст, сохранил ясность мысли и, вопреки всему случившемуся, уверен в правоте своего благочестия. Но я могу потом самому себе показаться другим, чем я был на самом деле в 1965 году. Поэтому я должен сказать здесь, что я с радостью в сердце смотрел в это утро и на фасад гостиницы «Юность»: светло-серые горизонтальные полосы стен, темно-серые стекла окон и синие промежутки между ними — хорошо.
