Бегство Т. Кантакузино в Россию без семьи, в одиночку, имеет и другую причину. Обладая в Валашском княжестве «многочисленными имениями – домами, селами, пастбищами, пашенными угодьями»[144], он отнюдь не намеревался расставаться с ними. Еще до своего отъезда из княжества он передал оставшуюся в родовом поместье жену с имуществом и владениями под опеку ближайших родственников, всесильных бояр Константина и Михая Кантакузиных. Тем самым он до лучших времен обеспечил безопасность и сохранность собственности[145].
Скрываясь от преследований валашского господаря, избегая оживленных торговых дорог, Тома тайно пробирался к границам России. Уже в первых числах января 1712 г. он находился во Львове, откуда возобновил переписку с российским внешнеполитическим ведомством[146]. Лишь к началу февраля 1712 г. Т. Кантакузино достиг рубежей России и прибыл в Москву[147].
На защите южных рубежей России
Приезд Т. Кантакузино в первопрестольную столицу российского государства совпал с новой волной военно-политического противостояния с Блистательной Портой.
К концу 1711 г., несмотря на усилия сторонников сохранения мира обеих стран, отношения между Османской империей и Россией грозили перерасти в новый военный конфликт. Подстрекаемый «наносами» непримиримых противников России – крымского хана Девлет-Гирея, шведского короля Карла XII и графа Дезальера, французского посла при Порте, а также неудовлетворенный ходом выполнения условий мирного договора, султан Ахмед III хатти-шерифом, приказом, имеющим силу закона, от 9 декабря 1711 г. разорвал Прутский мир и объявил войну России.
В сложившейся обстановке в русской армии вновь, как и накануне в предыдущей кампании, остро возросла потребность в легкоконных частях. Понимая это, фельдмаршал Б. П. Шереметев в своем письме от 2 января 1712 г. к канцлеру Г. И. Головкину отмечал, что «при армии… весьма надлежит быть нерегулярных довольному числу, того ради, ежели татары разделясь на разные купы <группы. – В.Ц.> в нашу землю пойдут, тогда регулярные, хотя и армия в достояние произведено будет, никакой противности татарам учинить не смогут»[148]. Эту же мысль фельдмаршал повторил и в донесении на имя царя.
Рассуждая о тактике ведения предстоящей войны с Османской империей, Б. П. Шереметев отводил действиям кавалерии решающее значение, недвусмысленно заявляя, что в случае отсутствия или «недостаточного количества легкой конницы… при татарской офенсиве <нападении. – В.Ц.> может край всероссийский паче чаяния быти разорен, ибо турки будут атаковать крепости или регулярный корпус… а татаре впадут в Украйну и далее наступать будут»[149].
На 15 марта 1712 г. в корпусе генерал-фельдмаршала Б. П. Шереметева, расквартированного в Киевской губернии, помимо волошских полков, сербских рот и донских казаков состояли французский конный полк Шериера, венгерский гусарский – полковника Роппа и польский гусарский – полковника Церциева, общей численностью 446 человек[150].
Приняв во внимание рассуждения Б. П. Шереметева, Петр I направил в Сенат указ, которым предписывал «для нынешней и будущей войны учрежденные команды волохов, сербов и казаков… в добром состоянии содержать»[151].
Вскоре после этого фельдмаршал обратился к царю с предложением увеличить число легкоконных формирований из числа балкано-дунайских переселенцев для усиления обороны юго-западных рубежей страны.
В связи с этим он ходатайствовал перед Посольским приказом о принятии вновь на службу полковника Г. Иваненко «с тремя стами волохами»[152]. Ходатайство было удовлетворено, и уже в феврале 1712 г. Г. Иваненко «с его волохи в службу царского величества был принят… с определением жалования от Сенату выдавать»[153].
Одновременно с восстановлением упомянутого полка среди членов Военной коллегии интенсивно обсуждался вопрос о создании сводного молдавско-сербского легкоконного корпуса под командованием генерал-майора Томы Кантакузино[154]. Эта идея была положительно воспринята и членами Правительствующего сената, откуда вскоре «к генералу-маеору [Т.] Кантакузину писано… особо с приятным напоминанием, дабы в привлечении оных к службе… приложил свое старание, каким образом возможно»[155].
К реализации плана призыва в российскую службу военно-служилых людей православного вероисповедания из пределов Священной Римской и Османской империй активно подключился граф С. Л. Владиславлевич-Рагузинский. В своем донесении на имя канцлера графа Г. И. Головкина он предлагал: «Не писать ли послу Матвееву при цесарском дворе обретающемся, дабы мог при дворе цесарском выходить <выхлопотать. – В.Ц.> указ Петроварадинскому и Седмиградскому генералу о пропуске вольных людей, которые добровольно пожелают прийти в службу великого государя, наипаче из турецких подданных»[156].
Однако с подписанием нового русско-турецкого мирного договора, последовавшим 5 апреля 1712 г., необходимость в формировании корпуса отпала. Более того, налаживание мирных отношений с Османской империей привело к дальнейшему сокращению дорогостоящих легкоконных полков.
Уже в первых числах августа 1712 г. из-за недостатка денег Петр I предписал фельдмаршалу Б. П. Шереметеву наполовину сократить численность молдавских формирований, оставив при армии только один полк в количестве 250 человек[157]. Этим же указом велено было отпустить «в свои домы на Дон» все донские казачьи полки[158].
Тем не менее, вопреки распоряжениям монарха, фельдмаршал удержал при своем корпусе волосскую хоронгвь, мотивируя свои действия военной необходимостью[159].
Несмотря на веские доводы и многочисленные обращения к Петру I, ему всё же пришлось подчиниться воле царя. В корреспонденции к Петру от 10 октября 1712 г. Б. П. Шереметев сообщал: «Донские казаки и половина рядовых волохов, французы, гусары <речь идет о венгерской и польской гусарских ротах, нанятых на русскую службу на период военных действий с турками. – В.Ц.>; венгерская пехотная рота, по указу вашего величества отпущены[160], хотя о том прежде сего доносил, чтобы оных задержать, но мне их довольствовать стало нечем, весьма обеднели и обесконели, а заслуженного им жалования не дано, и вновь не дают»[161].
К октябрю того же года в числе молдавских формирований осталось только 176 человек. Однако и они, как свидетельствует рапорт Б. П. Шереметева на имя царя, «в скором времени также были отпущены в свое отечество»[162].
