4
Церемония открытия произошла вечером после занятий. Речь министра была прервана рыжеволосым студентом с наглым воинственным лицом, одетым в рубашку с расстегнутым воротником. Впоследствии он стал известен как Рыжий Дэни, сын немецких евреев, бежавших во Францию. «Господин министр, – сказал он, – я прочитал вашу «Белую книгу о молодежи». На трехстах страницах нет ни одного упоминания о сексуальных проблемах молодых людей».
Закон Нойвирта вступил в силу одиннадцатью днями ранее. Цена противозачаточной пилюли не входила в социальную страховку, и любая женщина, которая начала принимать пилюли в день принятия закона, была по-прежнему недоступна. Находчивый ответ министра был опубликован везде, потому что главное, что привлекло к себе внимание, было дерзкое вмешательство молодого человека. «С таким лицом, как ваше, – сказал министр, – вам, должно быть, хорошо знакомы такие проблемы. Не рекомендую вам нырять в бассейне».
Документ 1 (заключение «Белой книги о молодежи»)
«Молодой француз хочет жениться молодым, но беспокоится о том, что его дети появятся на свет раньше, чем у него будут средства, чтобы правильно их воспитать. Его цель номер один – это профессиональный успех. За это время он откладывает, сколько может, из своих скромных заработков – молодой человек надеется купить машину, молодая девушка – собрать приданое. Молодого француза интересуют все крупные проблемы настоящего времени, но у него нет желания окунуться в политику. Семьдесят два процента молодых людей придерживаются того мнения, что право голосовать человек должен получать раньше 21 года. Они не считают, что война неизбежна, и полагают, что будущее прежде всего зависит от производительности промышленности, порядка в стране и сплоченности населения».
Инцидент в плавательном бассейне в Нантере больше, чем бунт в университетском общежитии, считается серьезным предшественником дальнейших беспорядков. Можно привести много других проявлений бунта. Например, во время традиционного новогоднего приема декан Нантера, его супруга и их четыре гостя ушли со своих почетных мест, чтобы взять себе еды в буфете, когда – как признался декан двадцать пять лет спустя – они заметили четырех молодых преподавателей социологии, которые сдвинули их сумки и вещи и заняли их места. Тогда декан вспомнил предупреждение, сделанное его другом Реймоном Ароном, когда тот узнал, что в Нантере откроется факультет социологии: «По самой своей природе этот предмет будет порождать активные группы, которые будут создавать очаги напряжения и волнения. Остерегайтесь социологов! Они все испортят!»
Когда замаячили экзамены, мятежное поведение начало наносить ущерб самому учебному процессу. Раньше преподаватели читали свои лекции тысяче пятистам – двум тысячам студентов в плотно забитой аудитории. Студенты писали записки, болтали и читали газеты. Один преподаватель сравнил работу в такой обстановке с попыткой «разговаривать в главном вестибюле вокзала Сен-Лазар». Иногда преподаватели видели своих студентов на устном экзамене и поражались их «энциклопедическому невежеству». Теперь лекции прерывали студенты, которые требовали право слова и затем отчитывали преподавателя за его педагогическую отсталость и исполнение роли орудия государственных репрессий.
Средства массовой информации проявили жгучий интерес к бунту молодежи, и вскоре телезрителей (вероятно, половина населения) развлекли необычным зрелищем – студенческой пресс-конференцией. Студенты сидели, как экзаменаторы, за столом и говорили в микрофоны. Они дымили сигаретами, грозили пальцами аудитории и использовали термины из социологии и политологии, которые многим телезрителям казались неуместными и более подходящими для речи преподавателя. Они выражали свои мысли в виде вопросов, на которые сами же давали ответы, следуя риторической модели, к которой привыкли. «Почему мы бунтуем? Потому что правящий класс пытается определять нашу повседневную жизнь. Почему он делает это? Потому что западный империализм противостоит всем формам массовой культуры. Почему он противостоит массовой культуре? Потому что в конечном счете это классовая борьба».
Такая форма изложения, широко используемая в пассивной аудитории, позволяла отвечать на возражения прежде, чем их выскажет какой-нибудь противник: «Разве мы сами не являемся представителями буржуазии? Да, но как таковые мы должны пользоваться нашей свободой, чтобы критиковать и, если возникнет необходимость, перевернуть государство. Каков был бы результат такой революции? В результате произошло бы не просто обуржуазивание пролетариата с предоставлением сыновьям пролетариев руководящих должностей, а отмена различий между трудом и руководством».
Несмотря на внешние различия, это соответствовало голлистской политике, которая с 1945 г. стремилась привлечь рабочих к управлению заводами (практика, известная как «совместное управление»). Для телезрителей в таких конференциях были интересны призывы к узурпации институциональной власти, отрицание властных структур и ссылки на манипуляцию средствами массовой информацией, что добавляло немного рефлексии и непредсказуемости, которых обычно не было в официальных передачах, контролируемых правительством. Кроме того, в то время, как представителей правительства и университета отличали неброские предметы одежды, купленные как комплект, одежда студентов (вязаные вещи, шарфы, подержанные пиджаки и т. п.) являла собой признаки того, что антрополог Леви-Стросс назвал «бриколлаж» (групповой стиль поведения в предметном выражении. – Пер.) – импровизированное использование предметов с целями, отличными от тех, для которых они были предназначены; обычно это связано с примитивными докапиталистическими обществами.
20 марта студенты, протестовавшие против войны во Вьетнаме, разбили окна в офисах «Америкэн экспресс» рядом с Оперой и размалевали стены лозунгами. Через два дня после этого шестеро нантерских студентов были арестованы на демонстрации в защиту Национального фронта освобождения Южного Вьетнама (Вьетконга). Это подтвердило точку зрения многих обозревателей, что «нантеризм» – часть международного молодежного движения, а не специфически французское явление.
Вернувшись в тот вечер в Нантер, воинственно настроенные студенты гуськом прошли в небольшую дверь с надписью: «Вход для административных работников и преподавателей». Оттолкнув парочку испуганных чиновников, они поднялись на последний этаж самого высокого здания на территории университетского городка и вошли в зал Совета. Его расположение должно было отражать авторитарную природу образовательной системы. С помощью баллончиков с краской они написали на стенах несколько лозунгов («Преподаватели, вы стары, стара и культура, которой вы обучаете») и приняли резолюцию. Студенты договорились называть себя членами Движения 22 марта с намеком на Движение 26 июля Фиделя Кастро. Вскоре после этого они получили комнату для собраний, где могли проводить свои политические встречи, и переименовали ее в зал Че Гевары.
