132, 324, 309; Т. 7. С. 11, 31, 13, 80; Т. 6. С. 207; Т. 7. С. 257; Т. 6. С. 104.
Там же. Т. 6. С. 101.
1812 год в русской поэзии и воспоминаниях современников. С. 398.
Толстой Л. Н. Собрание сочинений. Т. 6, 92, 93, 100.
Там же. Т. 6. С. 176–177, 287.
Там же. Т. 6. С. 62, 71; Т. 7. С. 19.
Там же. Т. 6. С. 211, 212.
Там же. С. 317.
Там же. С 182.
Полиевктов А. Первая Отечественная война («1812 год») в воспоминаниях и письмах современников // Труды Тбилисского гос. ун-та. 1942. Вып. XXIII.
Три старших сына этого почтенного дворянина были уже на службе. В продолжение войны четверо из них ранены.
Табор — бивак (bivoique).
Лейбниц.
Выражение из сочинений Гуфланда.
Сие выражение принадлежит почтеннейшему А. С. Шишкову.
6000, сдавшихся добровольно препровождены были тотчас, со всевозможными выгодами, в главную квартиру. Им оставили даже повозки с грузом, бывшие при них, и все, кроме оружия.
Ротмистр Мариупольского гусарского полка.
Стихотворению предшествовало описание Военной галереи Зимнего дворца с созданными Дж. Доу портретами генералов, участников войны 1812 года: «Мне случилось увидеть собрание портретов, писанных кистию г-на Доу, по высочайшему повелению. Редкое сходство, сильная, широкая кисть и счастливый выбор положения для каждого лица придают большое достоинство сим портретам, возбуждающим живейшее воспоминание о подлинниках. Кажется, видишь их в минуту самых подвигов, кажется, узнаешь и ту местность, где исполнялись дела, и те обстоятельства, которые сопровождали исполнение. Словом, при взгляде на портрет лица представляется, так сказать, и самый портрет времени, в которое оно было действующим. Я думал: почему бы не описать пером того, что написано кистию, с такою ж, если можно, жизнию, простотою и картинностию, так много говорящею воображению? Но краски для сего должны быть отечественные, и слог, сколько можно более, народный — но не простонародный: он должен особенно отличаться воинским наречием и простодушием, а более всего быть слогом русским. Я осмелился сделать опыт в произведении пиитических портретов в сем роде. Черты времени, наиболее резкие, совместно с каким-нибудь особенным подвигом и с известными качествами лица, составляют основание сих изображений. Я старался, чтоб слог был, так сказать, панорамический, чтоб описываемая эпоха имела свой народный цвет и чтоб все действующие лица двигались и говорили в естественном порядке, но так, чтоб все вводное относилось всегда к одному главному. В самом рассказе старался я сохранить краски и живость, приличные обстоятельствам, местности и времени. В числе первых, коих лица начертаны искусною кистию г. Доу, представил я изображение генерала графа Милорадовича, при котором начал служить с самых молодых лет. Впрочем, в сем историческо-описательном роде у меня заготовлено много разных стихотворений». Прим. ред.
В день сдачи Москвы, когда Кутузов в сопровождении нескольких генералов переезжал чрез Дорогомиловский мост, толпа народа хотела закричать: ура! — Но между тем как один у другого спрашивал вслух: кричать ли ура, главнокомандущий проехал далее — и народ остался в печальном безмолвии.
В начале 1812 года замечено, что волки из дальних лесов тянулись к тем местам, где впоследствии произошли великие битвы. Сие обстоятельство, которое было гласно в простом народе в свое время, напоминает сказанное в Священном Писании: «Иде же будет труп, тамо и орлия?»
При урочище Бородине, кроме р. Москвы, есть речка Колоча и два ручья: Войня и Стонец. Сии названия как бы говорят, что и прежде там, когда-нибудь, колотили, воевали и стонали.
Почтенный Александр Иванович Данилевский в письме своем из Германии говорит мне, что он имел случай беседовать со многими ученейшими мужами в Европе, и все единогласно требуют от русских истории их Отечественной войны.
Мы теперь, например, лучше и обстоятельнее знаем, отколе пришли татары и кто они таковы. Предки наши просто начинали летописи свои о их нашествии: «и прииде язык некий, от стран неведомых».
Может быть, современники и не найдут между собой человека, способного написать им общую историю всей войны, но сочинители частных записок должны, как мне кажется, иметь те же три качества или, по крайней мере, быть очевидцами и русскими, чтоб верно и усердно сделать свои частные начертания, которые потом сольются в общий состав истории.
Г. Меркель, издатель «Рижского зрителя», также в особой статье очень умно и убедительно доказывал, что историк войны 1812 года непременно должен быть русский.
Мне кажется, что всякий читавший великих историков, конечно, согласится, что бессмертные писания их, кроме того, что удовлетворяют вполне любопытству, приводят в восторг и умиление души и сердца. «Когда Геродот читал свою историю на Олимп<ийских> играх, тогда все несчетное множество греческих народов в глубоком молчании упоевалось слушанием и гром плесканий увенчивал оное». Вот что говорит о действии истории на людей чувствительных один из лучших писателей наших, по душе и слогу, покойн<ый> Мих. Ник. Муравьев.
Мужественная смерть смоленских дворян Энгельгардта, Шубина и прочих и великодушие государя к родственникам умерших будет перлою отечественной истории.
Смотри летописец под заглавием «Царственная книга от 7042 до 7061 году».
Егор Борисович Фукс описывает случай сей в изданной им «Истории Суворова». Достопамятные слова, означенные мною, произнесены 22-летним поручиком Мещерским.
Нашелся, однако ж, некто, который подумал это!..
Древнее суеверие имело особенное уважение к числам девяти и трем.
Знаменитый Суворов, любитель и любимец великого народа русского, поместил в одном из приказов своих 1789 года сии незабвенные слова: «В российской службе — российский язык; нужно его всегдашнее употребление для разумения
