Тогда начались столкновения с матерью, у которой Аврора жила некоторое время после выхода из монастыря.
Между ними не было ничего общего. Аврора не привыкла к мещанской сутолоке, к сплетням и ссорам. Ее угнетали крики и оскорбления, на которые мать не скупилась по отношению к ней. Она уже не могла любить свою мать и только жалела ее. Ей казалось, что женщина, ведущая столь беспорядочную жизнь, не может быть счастливой. Но легкомысленная и жизнерадостная Софи Дюпен в жалости не нуждалась. Она была довольна своей судьбой. Даже ранняя потеря мужа– он убился, упав с лошади – не потрясла ее. Она и до встречи с ним проводила время весело и беспечно и после его смерти не отказывала себе в удовольствиях.
Аврора не могла не оценить и некоторых достоинств Софи Дюпен: веселость и трудолюбие, которые унаследовали дети. В доме у матери Аврора выучилась рукоделию и домоводству и нисколько не гнушалась готовить обед, шить или убирать квартиру. Другим «занятиям» она, к счастью, не пожелала выучиться.
Но тяжелое положение в доме матери до известной степени ускорило замужество Авроры: она бросилась на шею первому встречному. Ей было восемнадцать лет, когда ее выдали замуж, вернее – она сама вышла, потому что молодой человек, которого ей сватали, в общем понравился ей… как понравился бы любой «избавитель», не обладающий заметными и отталкивающими недостатками.
Авроре некогда было разбираться в характере ее будущего супруга, и она не скоро поняла, что он не только посредственный, но и весьма ничтожный человек, который, в сущности, женился на деньгах. Надо сказать, что мать Авроры оказала ей большую услугу: она, по-видимому, разгадала нрав своего будущего зятя и позаботилась, чтобы в брачном контракте было точно оговорено, какое состояние – приносит с собой жена, а что принадлежит мужу. Если бы в контракте не было этого обозначения, Казимир Дюдеван, будучи в десять раз беднее жены, легко присвоил бы ее состояние.
Так Аврора поселилась в Берри, в поместье своего супруга. В первые несколько лет она не то что не замечала дрянности Казимира – она не была ослеплена любовью и не могла не видеть того-, что резко бросается в глаза, – но раннее материнство, заботы о детях поглощали ее время и силы, и она не задумывалась над тем, счастлива ли она с мужем: может быть, она не хотела сознаться самой себе в постигшей ее неудаче.
Но несходство натур обнаруживалось все резче. И, наконец, семейная жизнь супругов превратилась в ад. Беда Авроры была о том, что в ее характере сохранилось много детского: ей были чужды хитрость, подозрительность, она не сумела и взять в руки своего мужа, как сумела бы сделать, например, ее мать, чья власть над потомком королей, изящным, образованным Морисом Дюпеном, так несказанно изумляла и причинила столько огорчений его матери и бабушке Авроры.
Добродушие молоденькой жены, ее незлобивость, доверчивость и беспечность были в глазах Дюдевана признаком природной глупости. Как всякий низкий человек, он уважал и ценил лишь тех, кто презирал его самого, кто мог бы его скрутить. Брак с «дурочкой», к тому же оказавшийся невыгодным благодаря предусмотрительности свекрови, раздражал Дюдевана. Он считал жену «идиоткой» и «растяпой» и говорил всем, что она одержимая. Ему претила ее страсть к книгам (он никогда ничего не читал) и сбивали с толку ее переходы от меланхолии к внезапным приступам веселья (когда в замок приезжали гости).
Все это привело к тому, что Дюдеван совершенно перестал стесняться, и его грубое обращение с женой заставило ее в конце концов возмутиться и порвать узы, которые она вначале считала крепкими. Удовольствия степного помещика довольно однообразны: охота, гости, карты и ограниченный, так сказать, «домашний» разврат на глазах у жены – то, что считалось вполне дозволенным и естественным. Аврора в достаточной степени презирала мужа, чтобы не страдать от его измен. Но она не могла оставаться с ним под одним кровом. Ей удалось выговорить себе право уехать на довольно длительное время в Париж. Она понимала, что бракоразводный процесс для нее, в сущности беззащитной, не может закончиться благополучно. Детей она не могла взять с собой, и с этим пришлось пока примириться. Дюдеван не удерживал ее: он чувствовал себя свободнее в отсутствие жены. Но она уже твердо знала, что больше к нему не вернется.
Она попала в Париж в том же году, что и Шопен. И перед ней также раскрылись пять Дантовых кругов этого города. Но она была женщина, и ей пришлось гораздо труднее. Порвав формально с Казимиром, она лишилась бы прав на свое состояние. Поэтому ей заблаговременно пришлось искать работу. В юности она много писала, это было утешением, и то, что муж рвал и сжигал написанное, не охладило ее рвения, а только укрепляло желание писать. Его варварское отношение к тому, что составляло ее радость, в чем она черпала силы, только ускорило их разрыв. Стало быть, литература могла стать в Париже ее профессией. Но писательницу-дебютантку встречали многочисленные и труднейшие препятствия. На первых порах Авроре не повезло. Ее никто не поддерживал. Над ней смеялись. Ее подозревали в самых низменных побуждениях. Ей возвращали рукописи. Один из издателей прямо сказал ей: – Лучше бы вы производили детей, сударыня! – Правда, в отчаянии и в гневе она бросила ему: – Постарайтесь сами, если сможете! – Но факт оставался фактом, с Авророй Дюдеван не хотели иметь никакого дела как с писательницей. Она легко могла потерять веру в себя: люди, которые считались компетентными в Париже, говорили ей, что у нее нет никакого таланта!
Ее красота могла оказать ей только скверную услугу. Ее пытались унизить – это никому не удалось. Конечно, она могла найти богатого покровителя, который ввел бы ее в литературу, – утешителя молоденьких неудачниц. Она отвергла самую мысль об этом. Измерив предстоящие испытания, Аврора не устрашилась. Ее успех не родился внезапно: ему предшествовала самая упорная, кропотливая, грошовая работа мелкого газетного сотрудника, проворного, терпеливого и выносливого, как ломовая лошадь. Отличное здоровье, оптимизм и неиссякаемая жизненная сила помогли ей преодолеть все трудности. То, что сломило бы другую женщину, только закалило Аврору.
Ни один день, ни один час не проходил для нее даром. После утомительной беготни по городу в поисках происшествий и утомительного отсиживания в редакции, плохо проветренной, прокуренной комнате, где всегда было шумно, она отправлялась вместе со своими земляками – беррийцами, приехавшими, как и она, в Париж, в театр или на выставку, стараясь не пропустить ни одного спектакля, ни одной картины и читая все, что выходит из печати. Это должно было развить ее ум, обогатить дарование. По ночам она работала для себя: писала то, что еще не принималось издателями, но что со временем должно было принести ей мировую славу. Усталости она не знала в те годы, и четырех часов сна было достаточно, чтобы восстановить ее силы.
