Когда она выбралась наконец на широкую дорогу, завоевав равенство с другими литераторами (немногие знали, с каким трудом добилась она этой победы), когда ее романы стали печататься, а издатели, почуяв выгоду в союзе с новым автором, сменили прежнее недоверчиво-презрительное отношение к ней на почтительное и даже угодливое, когда совершилось превращение незаметного, зависимого труженика, рискующего в любой день потерять и это незавидное положение, в знаменитую писательницу, Жорж Санд – таково было теперь выбранное ею имя – принялась обдумывать план завоевания полной свободы. За два года она стосковалась по своим детям и пожелала вернуть их себе, добившись официального развода и раздела имущества. Она стремилась к этому не для того, чтобы вступить в новый брак: собственный неудачный опыт внушил ей отвращение к брачным узам вообще. Но ей нужна была независимость, такая же, какой пользуются мужчины, занятые серьезным и важным делом. Ее ремесло– она сознательно называла это ремеслом – было для нее священно. Она собиралась посвятить ему всю жизнь. Но быть женой, а стало быть рабой, не представлялось ей возможным. Жорж Санд смеялась в ответ на уверения подруг и родственников, что жена – это значит хозяйка. Она хорошо помнила, какой «хозяйкой» она была в доме Дюдевана в Берри!
Казимир был чрезвычайно изумлен, увидав, как его «разиня» и «недоумок» выступает против него на суде. Она говорила так же смешно, «по-печатному», как и в Берри, но судья был явно на ее стороне и обращался с ней в высшей степени почтительно. Удивление Дюдевана сменилось негодованием. Его более всего возмущало, что Аврора не бранила его, не изливалась в жалобах, а как будто щадила его, «прощала» и только просила освободить ее от него. Писательству жены Дюдеван не придавал серьезного значения: всякий может писать! И был убежден, что успех достался ей не совсем честным путем. Смазливая бабенка всегда найдет покровителей!
У него были аргументы, которые он считал серьезными. Он не сомневался, что она вела развратный образ жизни. Женщина, у которой нет ничего грешного на уме, никогда не оставит мужа и будет покорно сносить его дурное обращение и измены. Только пожелав блудить сама, она потребует свободы. Судья просил Дюдевана держаться благопристойного тона и даже один раз лишил слова, когда Казимир принялся приводить примеры легкомыслия и глупости Авроры.
Дюдеван имел возможность затянуть процесс. Он воспользовался этим. Но Аврора знала, что победа на ее стороне: писательница Жорж Санд уже значила в обществе неизмеримо больше, чем беррийскии помещик Казимир Дюдеван! Он мог еще причинить ей неприятность, но не мог ни вернуть ее, ни оставить при себе детей. Аврора сказала ему, что останется его другом, если он добровольно согласится на развод. Он высокомерно фыркнул и пригрозил:
– Вы еще у меня натерпитесь!
После того как вышел в свет ее первый роман, она уже знала, что все остальное будет легче. Она перестала быть поденщиком, но тем неутомимее взялась за свою любимую работу профессионального романиста. У нее были твердые убеждения, сложившиеся в результате собственного опыта и многочисленных наблюдений: несправедливость задевала ее, все, что она видела, врезалось в память. Вера в собственные силы, подкрепленная первым значительным успехом, повелевала ей обнародовать пережитое и увиденное. Ей казалось, что жертвы произвола, которые в таком количестве встречались ей, взывают о помощи. Поэтому ничто на свете не заставило бы ее свернуть с намеченного пути.
Она принадлежала к тем счастливым писателям, которым всегда есть, что сказать, и даже больше, чем они в состоянии высказать.
Ее книги встретили восторгом, благодарностью, поклонением, а также свистом, улюлюканьем и проклятиями. Она ратовала за освобождение женщин, но многие женщины – не говоря уж о мужчинах – прятали ее книги от сыновей и дочерей. Однако молодежь доставала эти книги и зачитывалась ими. Общество разделилось на два лагеря – непримиримых врагов Жорж Санд и ее преданных друзей. Но даже враги невольно способствовали ее славе. Чем сильнее бранили ее критики, тем быстрее распространялись ее книги. Издатели потирали руки, хотя бывали случаи, когда они не только подвергались нападкам через печать, но даже прямым физическим нападениям со стороны какого-нибудь разъяренного рантье.
Мужчины-читатели, а также и многие литераторы, если "не считать самых крупных, были в ярости. Вековечная, ненависть к женщине, которая осмеливается стать свободной и завоевать равное с ними место в обществе, заставила их преследовать Жорж Санд с фанатической неутомимостью. Она терпеливо сносила эти преследования: не писала эпиграмм на своих критиков, как красавица Жирарден, не бросалась на них с ножом, как Луиза Колле27. Уверенно и непоколебимо продолжала она свое дело, а когда ей приходилось с глазу на глаз встречаться со своими врагами, она с неожиданным для них спокойствием выслушивала их нападки, а иногда и пыталась разъяснить свою точку зрения.
Молва приписывала Авроре много похождений. Молва не совсем ошиблась: требуя свободы для женщин, Жорж Санд желала доказать на примере справедливость этого требования. В ее жизни было много бурного, тягостного и счастливого, горького, возвышающего. К тридцати трем годам она почувствовала усталость и жажду покоя. Но только не от литературного труда. Никогда еще ее талант не расцветал ярче, обилие мыслей захлестывало ее, сюжеты один другого замысловатее, образы один другого выпуклее вырастали перед ней. Едва закончив трудный, длинный роман, она уже начинала новый. Но она думала, что любовь и все связанное с этим уже не повторится в ее жизни, и сетовала, что состарилась раньше времени. Много сил отняла у нее двухлетняя, красочно описанная ею страсть к одному из знаменитейших поэтов Франции.[25] Это чувство, самое сильное из всех, которое приходилось ей переживать до последнего времени, совершенно измучило ее, потому что ее возлюбленный был человек трудный, нетерпимый, требовательный и эгоистичный. Она порывала с ним и возвращалась к нему, уверенная, что он нуждается в ней (так оно и было!), и прикованная к нему собственными принесенными ему жертвами.
Но она не была способна к рабству, а он только этого и требовал. Весь Париж знал об этой любви. Аврора писала о ней очень подробно, прямо и косвенно: и в письмах, и в романе, потом в воспоминаниях. Это было в своем роде манифестом, декларацией прав женщины. Но она смертельно устала от всего этого.
Ее последняя, спокойная привязанность к скромному, ничем не выдающемуся человеку также становилась ей в тягость, отчасти потому, что это чувство не было глубоко с самого начала, а главным образом потому, что она, опытная писательница и психолог, плохо знала собственную натуру, не подозревала, сколько жизненной энергии сохранилось в ней. Недаром Лист сказал ей, что минутная слабость, минутный упадок духа означает только, что она собирается с силами. Одно писательство, хоть оно и было для нее важнее всего, не могло целиком заполнить ее жизнь. Как бы то ни было, в тридцать три года, в полном смятении, почти в отчаянии и все же внутренне радуясь и даже ликуя, она должна была сознаться себе, что захвачена снова – на этот раз возвышенной, огромной, непостижимой любовью, перед которой все прошедшее тускнеет и меркнет. Если бы она умерла за месяц до этой встречи, вся ее жизнь не имела бы цены, несмотря на «Валентину», «Индиану» и даже ее высшее достижение– «Лелию»! Ничего не было прежде! В первый раз она поняла, что значит это великое и страшное чувство, тем более сильное, что она менее всего ожидала его. Она не верила, что это еще возможно для нее. Впрочем, всякое новое увлечение казалось ей сильнее всех предыдущих.
