Я принимала участие в кружках самодеятельности, училась танцевать, играть на сцене.
А пару сотен метров вниз лежал Днепрогэс. Плотина пустовала. Трамваи больше не ходили на правый берег Днепра. Турбины тоже молчали, и вода не шумела, как раньше. И вся электростанция, гордость страны, казалось, тоже уснула.
— Вот что наделала война, — сказала Нина.
Мы пошли дальше. Выйдя на окраину города, мы направились по знакомой мне набережной к Первомайскому поселку, где до войны я жила у дедушки и бабушки. Уже издали мы увидели желтую глиняную гору, на которой раньше теснились друг к другу землянки и мазанки «обломков империи». Но теперь гора облысела — на ней не было никакого признака жизни. От удивления мы остановились. — Где же все жители?
Но мы все же поплелись дальше, подымаясь на эту гору. Почти без труда отыскали то место, где когда-то стоял крошечный домик бабушки и дедушки. Там мы с Ниной сели. Все заросло бурьяном, и высокая трава совершенно скрывала нас от внешнего мира. Нина вынула из торбочки ломоть хлеба, и мы тут же его съели. Что дальше? Куда идти? Где наши родные? Что с ними случилось? Немного отдохнув и от пути, и от впечатлений, мы решили идти обратно на станцию и ехать дальше на юг, в Ново-Воронцовку, где раньше жила одна из наших теток. До войны ее муж был там секретарем партийного комитета.
Узкой дорожкой мы начали спускаться вниз к обрыву, на другой стороне которого находился рабочий поселок из деревянных бараков. В то время его прозвали «Клопной колонией», потому что там водилось много клопов. Но там был также большой продовольственный магазин, куда я иногда ходила делать для бабушки покупки. Навстречу нам шла женщина, и я обратилась к ней с вопросом, что случилось с Первомайским поселком, куда делись все домишки и их жители.
— Это работа наших, — ответила она. — Как раз перед приходом немцев дали приказ всем выбраться. А потом начали взрывать всю гору. Позже и немцы стреляли сюда с правой стороны Днепра.
— Может, вы знаете нашего дедушку Илью Петровича? — спросила я. — Он здесь жил с бабушкой.
— Илью Петровича? А сколько ему лет?
— В 1941-м ему было приблизительно лет пятьдесят пять.
— Как он выглядит?
Я описала женщине моего дедушку.
— Илья Петрович, — сказала она. — Я знаю одного Илью Петровича. Он живет в старом городе. А он член партии? — спросила опять женщина, немного подумав.
— Нет.
— А может, он вступил в партию? Многие это сделали после войны.
Я посмотрела на Нину. Все может быть, но вряд ли…
Женщина написала нам адрес Ильи Петровича с фамилией нашего дедушки. Мы с Ниной сейчас же пошли обратно в город и трамваем опять поехали в старое Запорожье.
Через некоторое время мы отыскали квартиру Ильи Петровича. Она находилась в рабочей части города, где жили и служащие. Мы позвонили в дверь, и мужчина лет пятидесяти, немного похожий на нашего дедушку, открыл нам дверь и спросил, что нам угодно.
— Мы ищем Илью Петровича, — сказала я.
— Это я, — ответил мужчина.
— Но вы… не наш дедушка, — запинаясь ответила я.
— А ваш дедушка тоже Илья Петрович? И у него такая же фамилия?
Я утвердительно кивнула головой. Несколько минут мужчина с любопытством осматривал нас, потом спросил:
— А вы откуда будете?
— Мы только что прибыли из Германии. Наши бабушка и дедушка до войны жили на Первомайском, в новом Запорожье. Но теперь там ничего не осталось. Поселок взорвали.
— Это интересно, — ответил Илья Петрович. — Я не знал, что у меня есть однофамилец. А кто ваш дедушка по профессии?
— Он служил на корабле.
— Нет, — ответил он. — Я его не знаю.
Итак, наша надежда разыскать дедушку и бабушку не увенчалась успехом. Мы возвратились на станцию, забрали наши чемоданчики и направились к пристани. На станции мы узнали, что оттуда пароходом можно поехать в Ново-Воронцовку.
Было уже около трех часов пополудню. Пароход уходил через час. К четырем часам гавань наполнилась людьми, главным образом женщинами. Так как у нас не было денег, я тут же продала одно из своих платьев, и мы купили билеты до цели нашего путешествия. Одна из женщин, купившая мое платье, объяснила нам, что большинство пассажиров возвращалось с базара, куда они возили продавать фрукты и овощи со своих огородов. Некоторые приобрели на базаре гусей или кур и даже поросят. На пароходе все это общество кур, гусей и поросят подняло невероятный шум. Внизу, в душном и низком отделении стало почти невыносимо, и я поднялась на палубу. Туда еще раньше ушла Нина. Наверху было свежо и хорошо. Солнце ярко светило на спокойную воду. По обе стороны Днепра проплывали мимо нас зеленые берега, небольшие островки с их белым песком, и все это невольно напоминало мне мое детство. Тогда я еще не знала никаких забот и мы все были вместе и, казалось, счастливы…
На пристани в Ново-Воронцовке вместе с нами сошло около десяти человек крестьян. Несколько минут мы с Ниной стояли в стороне, не зная, куда идти. Заметив нашу нерешительность, одна из женщин подошла к нам.
— А вы не дочери Айны? — спросила она, называя нашу маму, как ее всегда звали в деревне.
— Да, — ответила я. — А мы что, похожи на нее?
— Немного. Я знала ваших родителей. Вы, наверное, из Германии?
— Да. Вам кто-то сказал, что мы…
Я не договорила и замолчала. Я испугалась, что и здесь на нас будут смотреть, как на немецких коллаборационистов.
— Никто ничего не говорил мне. Но это видно по вашей одежде и по чемоданам, — ответила женщина.
— Вы, может, знаете, где живет наша тетя Анюта? Мы ищем ее.
— Ваша тетка уже давно не живет здесь. Она уехала еще перед войной. Но ваша бабушка — в соседней деревне.
— Бабушка Марфа? — воскликнули вместе Нина и я.
— Да. Но она одна. Вашего деда тоже угнали в Германию.
Женщина посмотрела на нас, на наши чемоданы и сказала:
— Ложите ваши чемоданы на бричку. Мы едем в соседнюю деревню, в колхоз. При этом она показала налево, где мужчина, единственный среди нас, грузил какие-то вещи на подводу.
— Эй, Мишка, — крикнула она ему, — возьми эти два чемодана. Девки едут с нами в деревню.
Мишка тотчас же подхватил наши вещи и положил их вместе с другими на свою бричку. Когда он окончил погрузку, он взял вожжи и пошел рядом с лошадьми и подводой. А все мы медленно поплелись за ним. Я старалась держаться немного в стороне от женщин, боясь разных расспросов. Но никто нас ни о чем не спрашивал, и под конец казалось, что о нас совсем забыли.
Солнце почти село, но последние его лучи озаряли уже убранные поля, на которых то там, то здесь еще работали одинокие женщины. И эти женщины были одеты в уже знакомые нам толстые, грубые юбки из немецких защитных палаток. А головы их были покрыты белыми платочками.
