Я смотрела на нее со стороны, и мне все представлялось, как на экране: вот она, одетая в какие-то лохмотья, на босу ногу, высокая и стройная как тополь, идет посреди пыльной улицы. Ее лицо, руки и ноги темны от загара и ветра. Но голову она держит прямо и красиво и со странным упорством глядит вперед.
— Жаль, что я вас не вижу, — вдруг сказала она. — Я почти совсем слепая.
Холодея от непонятного чувства не то жалости, не то ужаса, я посмотрела в ее лицо и только теперь заметила, как в ее больших темных глазах отражалось целое море горя и забот. И на мгновение мне почудилось, что это не моя тетя, а сама богиня страдания шествует по пыльной деревенской улице. А лохмотья ее одежды, как ореол, обвивают ее загорелое тело. Отойдя немного в сторону, я спрятала лицо в платок, чтобы она не слыхала моего всхлипывания.
Мы с Ниной оставались у бабушки с неделю. За это время мы помогли ей подготовиться к зиме: сделать небольшой запас дров для отопления. Каждый день мы ходили в лес, собирали там сучья и тащили во двор. Потом мы рубили их топором и складывали в маленький сарайчик или под навес дома. А вечерами, когда садилось солнце, мы на примитивной мельнице каменного века растирали на муку кукурузу или пшеницу. В колхозе хоть и была мельница, но ее не разрешалось использовать для личных нужд. Таким образом приходилось самим делать мельницу — брали два больших камня и на них терли зерно. С этой муки бабушка потом пекла оладьи или хлеб, но большую часть она откладывала на зиму.
Однажды после обеда Нина и я рубили во дворе дрова. Вдруг мы увидели, как во двор вошел старик. На его сгорбленной спине висел вещмешок. Старик шел прямо к нам и, казалось, странно улыбался. Нина и я молча переглянулись. Затем, бросив дрова, мы в один голос вскрикнули и бросились к нему:
— Дедушка!
Да! Это был дедушка Илья Петрович. Но в то же время, как не похож он был на прежнего Илью Петровича! Перед нами стоял почти чужой человек. Ни Нина, ни я не смогли бы его узнать где-нибудь в другом месте. Да и здесь… если бы не его синие глаза и улыбка…
— А вот и вы, — сказал он. — А я вас в Германии везде искал. Я писал в каждый лагерь.
— Дедушка! Как ты изменился! — вскрикнула я. — Тебе, наверное, плохо было в Германии?!
— А где же… — сказал он, осматриваясь по сторонам.
Но бабушка, спотыкаясь, уже бежала во двор. Он пошел ей навстречу, и его лицо засияло… Затем бабушка повела его в комнату.
Через несколько минут мы с Ниной пошли за ними. Дедушка уже сидел в чистом белье на кровати. Он улыбался. Но эта улыбка не нравилась мне. Это не была его прежняя улыбка. Да и сам дедушка не был прежним дедушкой, которого я знала лучше моего отца. Его согнутая спина, сильно поседевшие волосы и этот беззубый, улыбающийся рот… Его худые, запавшие щеки… все было не то! Такая разительная перемена за четыре года… Возможно ли это? Еще четыре года тому назад вместо пятидесяти пяти ему давали сорок. На его щеках всегда играл здоровый румянец, а когда он смеялся, сверкали белые крепкие зубы. Его легкая, немного враскачку походка моряка указывала на еще сильного духом человека.
Теперь перед нами сидел дряхлый старик. Что его сломило? Я не могла говорить. Я только смотрела на него, и мое горло сжимала судорога.
— Рассказывай, рассказывай, дедушка, — торопила его Нина.
— Ах, нет, — начал он. — В Германии было не так уж плохо. Моя работа там не была тяжелой. Я жил в Лейпциге, в лагере, конечно. Меня заставляли там подметать двор. Мои земляки хорошо относились ко мне.
Дедушка замолчал. Несколько минут он сидел задумавшись, потом продолжал:
— Но здесь, когда меня угоняли… Здесь было нехорошо. Очень даже нехорошо. — Он посмотрел на бабушку. — Ты ведь знаешь, я не хотел уходить. Мне жаль было оставлять Марфу Савельевну одну. Но меня погнали. Мы шли пешком много километров. За нами шли немцы и подгоняли нас. Однажды, когда стемнело и мы находились в степи, я спрятался в канавке. Я думал, меня не найдут… Но они нашли и начали бить прикладами винтовок. После этого я лежал почти мертвый. Меня бросили на телегу и так довезли до станции. А со станции — всех нас погрузили в поезд и — в Германию. В Германии я сначала лежал в больнице. Потом меня выписали. Так у меня осталось только пару зубов во рту и спина стала кривой…
Дедушка опять странно улыбнулся, потом добавил:
— А я вас везде искал. Некоторые там находили родственников…
— Дедушка, мы были в Австрии, а Виля — под чужой фамилией, — сказала Нина.
Я взглянула на дедушку и почувствовала, как вдруг мной овладело невероятное негодование против немцев. Сердце мое колотилось, голова и лицо горели.
— Варвары! — вскрикнула я приглушенным голосом. — Ох, какие варвары! Их нужно мучить, как они нас мучили!
Я встала:
— А ты, — подступила я к дедушке, — ты мне годами рассказывал об их честности, порядочности! Ты считал их народом высокой культуры! Ты мне рассказывал об их музыке, архитектуре, искусстве! А теперь ты испробовал на себе эту их культуру!.. Дедушка, как ты мог!
Я стояла против него со сжатыми кулаками. Я не помню, что еще я говорила. Помню только, как я выбежала из дому и сквозь кусты понеслась к реке. Там я долго ходила вдоль берега. Через некоторое время свежий воздух успокоил вспышку моих чувств. Потом я села на лежавший ствол дерева и, как в оцепенении, просидела там, пока совсем не стемнело.
Когда я вернулась в комнату, все уже готовились ложиться в постели. Мне предложили поесть, но я отказалась и легла, не раздеваясь.
Наконец Нина и я попрощались с дедушкой и бабушкой и пароходом поехали в Никополь. Мы выехали рано и к обеду уже были в городе. Здесь и в порту и на вокзале было много народа. Среди них особенно много было возвращенцев из Германии. Их сразу же можно было узнать по мешкам, узлам, чемоданам и сундукам. Вокзал был похож на цыганский табор, а пассажиры — на кочующих цыган. Из Никополя уже поездом мы поехали на Марганец, где, по рассказам бабушки и дедушки, жили наша мама с сестрой и братом. Городок находился всего в каких-нибудь сорока минутах езды от Никополя, и мы скоро, еще в обеденное время, прибыли туда.
Вокзал в Марганце был маленький и почти пустой. На широкой платформе играло несколько мальчишек. Они возились с каким-то велосипедом, вероятно, учились ездить. Один из них, самый высокий, схватил велосипед, сел на него, проехал немного, затем упал вместе с велосипедом. Другие мальчишки сразу подскочили к нему, и один из них опять завладел велосипедом. Он тоже проехал немного, тогда как его собратья бежали вслед за ним.
