Ронни всегда был добряком. Это его достоинство. Но в глубине его души таится кто-то иной. Мне знакомо это чувство. Вероятно, я не пристрастился бы к героину, если бы это не было способом защиты своего «я». Тогда я мог бы быть в каком угодно дерьме в окружении себя самого, а внутри оставался бы самим собой, и всем приходилось с этим считаться. Мик справляется с этим по-своему. Ронни – по-своему.
Вам не хватает собутыльника?
– Наплевать, я сам себе собутыльник. Интоксикация? Я «политоксичен». Никакие спиртные напитки или наркотики никогда не причиняют мне такого вреда, как другим. Это не моя философия. Идея принять что-нибудь, чтобы стать Китом Ричардсом, кажется мне смешной.
Были ли такие наркотики, которые вы попробовали, но они вам не понравились?
– Тонны. Я был весьма разборчив. «Спиды» – нет. Чистый фармацевтический кокаин – это здорово, но его больше не достать. Героин – лучшее из лучшего. Но если покупаешь его у мексиканских чистильщиков обуви, фу. Хорошая травка – это хорошая травка.
А как насчет «кислоты»?
– С удовольствием ее употреблял. Она появилась, когда мы уже почти не концертировали, в 1966 году. Это было нечто вроде каникул. Я и не знал, что у нее есть целый клуб любителей и всякая ерунда.
Мне было интересно вот что: ты вроде как в отключке, но все еще нормально функционируешь, например ведешь автомобиль. В то же время ты отрываешься. Метедрин и амфетамины никогда на меня сильно не действовали. Успокаивающие – я снова и снова возвращаюсь к ним: «Так, мне надо немного поспать». Но если не заснешь, то весело проведешь время. (Смеется.)
Насколько ваша наркозависимость в 1970-е годы отдалила от вас Мика?
– Не то чтобы он был Мистером Чистюлей, а я – Мистером Грязнулей. Но я отдалился от каждодневного общения с группой. Тогда только один из нас занимался почти всеми вопросами. Но когда я приходил в себя и готов был подставить плечо, чтобы помочь, то замечал, что Мик был вполне счастлив нести груз жизни и в одиночку. Он привык принимать огонь на себя.
Я был наивен – мне следовало бы об этом подумать. У меня не было сомнений, что Мик пользовался тем, что я сидел на наркотиках и все об этом знали: «Вам не надо говорить с Китом, он в отключке». Э, да я сам во всем виноват. Я делал то, что делал, а второй раз войти в одну и ту же реку нельзя.
Опишите ваши отношения с Миком. Слово «дружба» здесь уместно?
– Вполне. Очень крепкая дружба. И то, что мы ссоримся, служит тому доказательством. Начну с того, что я – единственный ребенок в семье. А он – один из немногих людей, которых я знаю с детства. Он – брат. А вам известно, что братья похожи, особенно если работают вместе. Некоторым образом нам надо провоцировать друг друга, чтобы выявлять слабые места и понимать, едины ли мы.
Вас тревожит, что ваша музыкальная жизнь не вполне его устраивает, что ему хочется записывать сольные пластинки?
– Он никогда не валяется в гамаке, не болтается без дела. Мик должен диктовать жизни условия. Он хочет ею управлять. Для меня жизнь – дикое животное. Вы надеетесь иметь с ней дело, когда она на вас набрасывается. Таково самое заметное различие между нами. Он не может лечь спать, пока не запишет, что будет делать, когда проснется. Я просто надеюсь проснуться, и в этом нет ничего страшного.
Вероятно, на мою позицию повлияло то, что мне пришлось испытать как наркоману. Это формирует фаталистическое отношение к жизни. Мик – сгусток нервной энергии. Ему приходится справляться с ней по-своему, говорить жизни, что должно случиться, и не позволять ей верховодить.
В 1965 году он был таким же?
– Не совсем. Он был, по-своему, очень стеснительным. Очень смешно говорить так об одном из самых ярко выраженных экстравертов в мире. Мик больше всего боится одиночества. Он порой относится к миру так, как будто мир на него нападает. Это его защита, и это сформировало такой характер, что иногда чувствуешь, что рядом с ним невозможно в самого себя углубиться. Любой в группе вам это скажет. Но причина этого – долгое пребывание в таком положении – в положении Мика Джаггера.
У вас с вашей женой Патти две дочери-подростка, Александра и Теодора. И как отец, вы хорошо представляете, до чего может довести озорство, потому что вы сами почти все это прошли.
– У меня никогда не было проблем с моими детьми, хотя Марлон и Анджела[301] выросли в непростые времена: копы, врывавшиеся к нам, я торчавший.[302] Я чувствовал себя как старый капитан китобоев: «Мой корабль отчаливает, увидимся года через три». Исчезавший на недели и месяцы отец – это никогда не пугало моих детей. Просто у папы была такая работа.
А серьезные разговоры? О наркотиках?
– Да это же можно увидеть по телевизору. Александра и Теодора – мои лучшие друзья. Я не грожу им пальцем. Я просто не упускаю их из виду. Если у них проблемы, они приходят со мной поговорить. Они выросли с друзьями, представление которых обо мне… кто знает, что им говорят в школе? Но дочери знают, кто я. И всегда ищут у меня защиты. (Улыбается.) И это мне нравится.
Опишите вашу жизнь в Коннектикуте: когда вы встаете, что делаете?
– Я сделал решительную попытку после последнего турне вставать вместе с семьей. А это для меня весьма внушительная цель. И мне это удалось – я встал в семь часов утра. Спустя несколько месяцев мне было позволено отвезти детей в школу. Потом мне было позволено вывезти мусор. Я даже не знал, где стоит мусорный контейнер.
Я много читаю. Могу немного поплавать на яхте по Лонг-Айленду в хорошую погоду. Я делаю много записей в своем подвале: пишу песни, отрабатываю технику игры. У меня нет строгого расписания. Брожу по дому, жду работниц, которые прибирают на кухне, потом снова привожу все в беспорядок и что-нибудь жарю. Вместе с Патти мы куда-нибудь выбираемся раз в неделю, если есть что-нибудь интересное в городе, – вроде как вывожу старушку на обед, дарю ей букет цветов, делаю себе приятное. (Улыбается.)
Вы слушали новые гитарные группы – «The Hives», «The Vines», «The White Stripes»?
– Нет, правда, нет. Собираюсь их увидеть. Пока их не увижу, не хочу слушать пластинки.
Но это подстегивает – увидеть, как новая гитарная музыка творится по вашему образцу?
– В том-то и дело. Мы для других – то же самое, чем был для нас Мадди Уотерс. То, что вам захочется написать на своем надгробии как музыканту, старо как мир: ОН ПЕРЕДАЛ СВОЙ ОПЫТ. Жду не дождусь, когда увижу этих ребят, – они словно мои дети, понимаете?
Я не чемпион игры на гитаре. Гитара – один из самых компактных и сильных инструментов. И я все еще на ней играю, потому что, чем больше играешь, тем больше учишься. На днях я подобрал новый аккорд. Я подумал: «Черт, если бы я знал его раньше…» Гитара тем и прекрасна. Тебе кажется, что ты ее знаешь насквозь, а в ней еще столько неизведанного. Я смотрю на жизнь, как будто она состоит из шести струн и двенадцати ладов. Если я не смогу выжать все из инструмента, тогда об остальном и говорить нечего.
