– Не задерживайтесь долго и не делайте никаких глупостей, – напутствовала нас Роберта.
Празднование дня рождения закруглялось. Мы поймали Жириновского на выходе из зала, когда его рослые телохранители расчищали дорогу сквозь толпу простодушных доброжелателей, желающих лично поздравить юбиляра. Я видел Жириновского много раз по телевизору, но сейчас была моя первая встреча «вживую» с этим эксцентричным человеком, который давал пресс-конференцию в душе и бил кулаками женщин во время дебатов в Думе. Он проплыл через лес протянутых рук мимо нас в сигаретной дымке, как привидение, слегка дотронувшись до какой-то исступленной женщины рядом со мной, и исчез.
Мы покрутились еще несколько минут, подбадривая себя коньяком, который оставался на одном из столов, и уже было собрались уходить, когда к нам лениво подошел молодой парень в черной фуражке и спросил с явным подозрением, откуда мы.
– Канада! – быстро ответил я, пока Аскольд что-нибудь не ляпнул.
Некоторое время парень обдумывал услышанное, вероятно, пытаясь вспомнить хоть малейший случай, когда русские пострадали от рук канадцев. Я надеялся, что хоккей был не в счет. Очевидно, Канада считалась очень далекой и безобидной страной, и он не стал звать своих приятелей. Вместо этого он спросил, понравилась ли нам Россия. Это был щекотливый вопрос. Мы должны были быстро найти правильный ответ.
– Такая захватывающая страна! – ответил я с энтузиазмом, что, по крайней мере, было искренним и добавил: – А вы когда-нибудь были в Канаде?
Юноша отрицательно покачал головой.
– Был однажды в Берлине, – печально произнес он, как будто все эти зарубежные места были ему неприятны, ведь они были на Западе. – А что вы делаете здесь во время нашего мероприятия? – спросил он и его глаза вновь прищурились.
– Шарики, – сказал я, очень довольный своей ложью. – Для моей невесты, – я показал на верхние окна зала ресторана. – Она увидела их и попросила меня узнать, не мог бы я взять один из них в качестве сувенира.
– Хорошо, – сказал юноша наконец по-английски, улыбнувшись впервые за все время, будто мы успешно прошли его тест. Он сделал жест рукой, прося нас подождать, и быстро подошел к ближайшему столу, где на нитках, привязанных к стулу, висело около десятка голубых шариков с физиономией Жириновского.
– Счастливо! – просиял он, передавая нам шарики. – Удачи вам!
Роберта повесила шарики на кухне рядом с клеткой, где у нас жила пара зеленых попугайчиков-неразлучников, которых мы приобрели на птичьем рынке. Потребовалась целая неделя на то, чтобы гелий медленно вышел из шариков и щеки Жириновского обвисли. К этому времени фондовая биржа потеряла более сорока процентов своей капитализации, и начавшийся финансовый кризис значительно углубился.
Страх, как и жадность, заразителен. Бегство капитала из российских фондов распространилось и на рынок облигаций ГКО, теперь все российские банки стали продавать свои ГКО. Кремль делал все возможное, чтобы остановить исход капитала из России. В середине июня он почти удвоил процентную ставку и довел ее до ста пятидесяти процентов. Такое повышение было поразительным, если учесть, что даже увеличение Федеральным резервным банком в Вашингтоне ставки на полпроцента приводит к разрушению всех положений суда справедливости и долговых обязательств правительства.
Но никто больше не хотел покупать российские долговые обязательства. По акциям (агробондам) обязательств колхозов, приобретенных компанией «Ренессанс Капитал» Бориса Йордана за семьсот сорок миллионов долларов и которыми она успешно торговала, когда я впервые приехал в Москву, пришло время платить дивиденды. Вместо этого удивленные и без гроша в кармане сельскохозяйственные регионы предлагали гасить свои задолженности по бартеру клетками для птиц и парикмахерскими креслами. Неудивительно, что большие ежемесячные аукционы по продаже федеральных долговых обязательств, которые организовал Кремль, не полагаясь на плохо работающую систему сбора налогов, рухнули из-за отсутствия желающих что-либо купить по цене выше объявленной. Доходность девяностодневных исходных долговых обязательств повысилась с тридцати до пятидесяти процентов, затем возросла до восьмидесяти и в конце подскочила до стадесятипроцентной отметки. И все равно их никто не брал. Кремль отказался от этой затеи и прекратил на неопределенное время свои долговые аукционы. Иными словами, российское правительство просто потеряло свой источник взятия денег в долг.
Кризис начал набирать собственную зловещую инерцию. Ситуация усложнялась тем, что Ельцин становился все более капризным. Подобно старому медведю, разбуженному среди зимней спячки, в конце марта Ельцин неожиданно отправил в отставку свой кабинет министров. Весь апрель он боролся с парламентом за новую кандидатуру премьер-министра, чтобы заменить проверенного и верного ему Черномырдина совершенно новым и никому неизвестным человеком. Споры между президентом и Думой о целесообразности назначения премьером политического неофита Сергея Кириенко были настолько жесткими, что Дума находилась буквально на волоске от роспуска, а досрочные выборы в Думу вряд ли были возможны. Споры в Думе не успокоили инвесторов, а лишь привлекли внимание полчищ журналистов, давая им возможность хорошо заработать. Кем был этот новый назначенец? О чем думал Ельцин? Думал ли Ельцин вообще?
Политические перевороты в Кремле не предвещали ничего хорошего для окруженного врагами мужа Гретхен. Борис Бревнов и Сергей Кириенко, похоже, в чем-то разошлись во взглядах еще в годы, когда они оба работали в Нижнем Новгороде, где Кириенко возглавлял комсомольскую организацию, и враждебность в их отношениях была перенесена в Москву.
Кампания по дискредитации Бориса была в самом разгаре. Его подчиненные в ЕЭС интриговали против него, подобно мстительным придворным, а старая гвардия менеджеров на электростанциях вообще готовила открытый бунт против него. Угроза этого бунта заставляла Бориса оставаться на работе почти каждый вечер и до раннего утра. Его постоянное отсутствие дома начало раздражать Гретхен, она сама стала мало спать и отказывалась говорить по телефону, опасаясь записи их разговоров с мужем. Обстановка в доме Бревновых накалилась – об этом мне говорила жена нашего водителя Юры, которая работала у них ночной няней. Она собиралась бросить эту работу, поскольку, как она выразилась, «ей никто не доплачивает за слишком тесные отношения с проигрывающей в этой кремлевской войне стороной».
Когда мы с Робертой зашли к Борису и Гретхен, было видно, что в последние недели они испытали ряд серьезных разочарований. Борис и Гретхен занимались подготовкой еврооблигаций для ЕЭС стоимостью в один миллиард долларов. Гретхен неофициально проводила переговоры со своими старыми знакомыми банкирами-инвесторами, а Борис отражал нападки со стороны вороватых менеджеров электростанций. Однако намечаемая сделка в последний момент сорвалась, инвесторы внезапно изменили свое решение, узнав, что им заплатят не деньгами, а пиломатериалами или сахарной свеклой. Срыв сделки решил судьбу Бориса. Когда стало известно, что переговоры его жены с западными инвесторами не достигли цели, руководители ЕЭС попытались не пускать его в рабочий кабинет, а Борис, в свою очередь, решил сам забаррикадироваться в своем кабинете. Схожесть возникшей ситуации с борьбой Умара с Татумом была еще свежа в памяти у Гретхен, которая сказала Роберте: «У меня очень дурные предчувствия».
