Когда мы с Робертой зашли к Борису и Гретхен, было видно, что в последние недели они испытали ряд серьезных разочарований. Борис и Гретхен занимались подготовкой еврооблигаций для ЕЭС стоимостью в один миллиард долларов. Гретхен неофициально проводила переговоры со своими старыми знакомыми банкирами-инвесторами, а Борис отражал нападки со стороны вороватых менеджеров электростанций. Однако намечаемая сделка в последний момент сорвалась, инвесторы внезапно изменили свое решение, узнав, что им заплатят не деньгами, а пиломатериалами или сахарной свеклой. Срыв сделки решил судьбу Бориса. Когда стало известно, что переговоры его жены с западными инвесторами не достигли цели, руководители ЕЭС попытались не пускать его в рабочий кабинет, а Борис, в свою очередь, решил сам забаррикадироваться в своем кабинете. Схожесть возникшей ситуации с борьбой Умара с Татумом была еще свежа в памяти у Гретхен, которая сказала Роберте: «У меня очень дурные предчувствия».
Эти интриги наносили Гретхен вполне ощутимый и заметный для окружающих урон. Как американка, она не могла привыкнуть к роли кремлевской жены. Ее очарование и жизненный оптимизм хотя и были еще велики, но все же немного померкли: она побледнела от постоянного стресса, под глазами появились темные круги, а губы стали более тонкими и бескровными.
Более тревожным фактом для Бориса стало возвращение в верха Анатолия Чубайса. Вся эта политическая резня в Кремле оставила Чубайса без работы, и теперь этот коварный и хитрый прежний заместитель премьера открыто и упорно добивался кресла Бориса. Чубайс многое сделал для того, чтобы в стране появились олигархи и, вполне понятно, сам захотел стать одним из них. К сожалению, Борис был не ровня такому закаленному интригану, как Чубайс. Как известно, на каждую важную персону, работающую во властных структурах, постоянно собирался компромат и надежно хранился до тех пор, пока другая, более сильная, личность не принимала решение о начале его использования. В случае с Борисом стало всплывать его прошлое как банкира. В частности, оказалось, что его банк в середине девяностых годов непреднамеренно принял на вклад крупные суммы денег, полученных сомнительным путем, от подозрительного бизнесмена, только что избранного мэром Нижнего Новгорода. Ельцин не признал результаты выборов и посадил этого бизнесмена в тюрьму. Арест поверг в шок всю Россию. И независимо от того, были эти обвинения справедливыми или нет, сам поступок президента подрывал основы демократического процесса в стране. Против Бориса не выдвигались обвинения, которые могли иметь под собой достаточно веские основания, по российским стандартам он имел репутацию весьма порядочного и честного человека. Однако в быстроменяющемся внутриполитическом климате, когда все раскручивалось по-новому, вскоре могли понадобиться козлы отпущения, поэтому репутация Бориса не была в полной безопасности. Кроме всего прочего, он сотрудничал с американцами – как в силу своего семейного положения, так и по убеждениям. Об этом и еще о многом другом рассказала Гретхен Роберте в тот вечер на кухне.
– Если они захотят с кем-либо разделаться и составят список намеченных жертв, то имя Бориса там непременно окажется, – заметила Гретхен.
Какая-то новая угроза витала в воздухе над Москвой, вызывая чувство ожидания неприятных событий в ближайшем будущем. Рыночная революция в России была слишком несправедливой для народа, чтобы в случае ее провала не породить отрицательную реакцию.
В условиях, когда рынки продолжали стремительно падать, а рубль в конце июня начал балансировать на грани пропасти, все громче стали звучать крики о необходимости срочной международной помощи. Вал этих криков захлестнул офис нашей газеты «Джорнел», затопив все телефонные линии.
– Почему МВФ не вступается? – требовали ответа банкиры.
– Где же, черт возьми, Всемирный банк? – хотели знать биржевые маклеры.
– Почему журналисты от бизнеса не публикуют статьи с осуждением умышленного затягивания проблемы?
Разве мы не знали, что поставлено на карту? Конечно же, мы понимали, что Россия слишком большая, слишком ядерная, слишком опасная, чтобы позволить ей развалиться.
– Делайте хоть что-нибудь! – кричали нам финансовые менеджеры, как будто мы могли пристыдить МВФ своими статьями и заставить его действовать.
Кричали, чтобы спасти то, что еще оставалось в их разгромленных портфелях ценных бумаг. Телефоны звонили непрестанно, Нонна отвечала на звонки, переключая линию то на Бетси, то на меня. Говорила она спокойным тоном тренированного авиадиспетчера, просила подождать, если разговаривала с другими, или перезвонить позже. Было очень много звонков типа «Спасите меня», как в известном анекдоте: «Мэтт, тут тебе еще один звонок „Спасите меня!“ по второй линии».
Назойливым абонентом на этот раз был президент компании «АБН-Амро Корпоративные финансы для Восточной Европы», энергичный франт, который выглядел очень довольным собой еще несколько месяцев назад, когда мы встречались с ним за завтраком в новом ресторане «Марриотт» на Тверской.
– Это ужасно, – стонал он теперь, – как МВФ тянет время. Это же Россия, бог мой, а не Таиланд!
– Если Россия не получит вскоре помощь, она не сможет далее удерживать в своих руках ситуацию, – предостерегал меня лондонский аналитик компании «Ди-Эл-Джей», который позвонил мне спустя несколько минут.
Назревала большая беда на Дальнем Востоке России. Не получавшие зарплату шахтеры, работавшие вблизи Владивостока, блокировали Транссибирскую железнодорожную магистраль и угрожали двинуться маршем на Москву, если правительство не решит вопрос о выплате задолженностей по зарплате, которая порой достигала одного года. Кремль обещал выплатить долги по зарплате за счет выпуска новых внутренних долговых обязательств, но эти обязательства так и не были проданы. Теперь правительство собиралось получить деньги для выплаты шахтерам за счет выпуска новых краткосрочных долговых «обязательств чести», которые будут готовы к концу лета. Продажа этих обязательств позволит закрыть долг в миллиарды долларов. Россию охватило ненасытное желание брать взаймы. На другие мероприятия у страны уже не было времени.
Билл Браудер, «господин Долларовые Запонки», который теперь звонил почти каждый день, сообщил, что капитализация рынка упала ниже половины его стоимости, а его фонд стремительно двигался от своего бренда «действующий лучше всех в мире» к бренду «худшая щель для денег».
– Молчание МВФ возмутительно и безответственно! – восклицал он.
