Она увидела, что в России не представляют себе вечеринку без водки — это национальная традиция. Водка дает тепло, развязывающее язык, ощущение свободы. Владимир выпивает в этих компаниях, но она уже предупреждена, что могут возникнуть проблемы.
Пока им приходится встречаться у друзей, на разных квартирах, потому что для советских гостиниц не существует понятия «гость».
Работа над фильмом закончена, и Марина должна возвращаться в Париж. Для Высоцкого ее отъезд — трагедия. Он уже не просит, а требует, чтобы Марина стала его женой, чтобы привезла в Москву своих детей...
Свои веские доводы несогласия по этому вопросу она опишет в книге воспоминаний о Высоцком: «На мне трое детей и мать, пятнадцатикомнатный дом. Я много работаю и хорошо зарабатываю, я люблю свою профессию — дело, которым занимаюсь с десяти лет, я, в конечном счете, неплохо живу. У тебя двое детей, бывшая жена, которой ты помогаешь, девятиметровая комната в квартире у матери, ты получаешь 150 рублей в месяц, на которые, в лучшем случае, можно купить две пары хороших ботинок. Ты работаешь как проклятый, ты обожаешь свою работу, ты не можешь ездить за границу. Если соединить наши жизни в одну, получится просто не жизнь».
Марина опустила Владимира с неба на землю и показала свою цену любви. Цена действительно большая, если учесть не только «хорошо зарабатываю», «пятнадцатикомнатный дом» и «неплохо живу», а и судьбу родных и близких. Они расстались в аэропорту...
Я не отвечаю на вопрос,
сколько раз женат-разведен,
потому что я сам этого не помню...
Из ответов на записки
Сначала собственное предчувствие, потом телефонные звонки, сплетни и слухи... И наконец 22 июня Людмила встречает мужа, выходившего из театра после ночных «Антимиров», в обнимку с Иваненко. Чуть позже она узнает о связи мужа с Мариной Влади и окунает в свое горе Нину Максимовну. Мать пытается направить сына на путь истинный.
Из дневника В.Золотухина: «19.10.1968. Сегодня звонил Н.М., матери Высоцкого. Она сказала, что "если эта сука Иваненко, шантажистка, не прекратит звонить по ночам и вздыхать в трубку, я не посчитаюсь ни с чем, приду в театр и разрисую ей морду — пусть походит с разорванной физиономией... Володя уехал с Люсей в деревню, к товарищу-художнику, ему посоветовали врачи на некоторое время отключиться от шума городского. Они взяли продуктов и уехали. Врач сказал, что это не очень опасный рецидив, что у него не наступило то состояние, когда шарики сдвигаются и ничем его остановить нельзя... Надо поскорей разбить его романы... Тот дальний погаснет сам собой, все-таки тут расстояние, а этот, под боком, просто срочно необходимо прекратить. Я узнала об этом от Люси совсем только что и чуть не упала в обморок"».
Отец в этой критической ситуации не нашел ничего лучшего, чем с военной прямотой припугнуть сына тем, что напишет в КГБ, сказав, что только эта организация сможет воздействовать на него. Высоцкий рассказывал об этом А.Макарову...
А.Макаров: «Лишь однажды я видел слезы в его глазах. Мы сидели у Гладкова — Прохоренко, Тарковский и я. Володя пришел позже... Чтобы рассказать, что отец написал на него письмо в соответствующую инстанцию. И, словно стыдясь минутной размягченности, крепко сжал мои руки: "Ты же знаешь, Артур, я совсем не такой слабый..."»
Слабым Высоцкий не был, это верно, но в тот момент свалилось все сразу: нападки в печати, судьба театра на грани закрытия, вспышка болезни и три любимых женщины!
Что касается «доноса», то двоюродная сестра Высоцкого Ирэна отрицает такую возможность: «...Семен всегда очень уважал старших и начальство. В то, что он мог писать доносы на сына в КГБ, я категорически не верю, но вот посоветоваться с начальством о том, как поступать в связи с желанием сына жениться на иностранке, — это вполне в его духе».
Людмила решает уйти из дома Нины Максимовны: «...потом, когда пришел конец всему, я сразу поняла, что надо уйти. Просто надо было и с силами собраться, и сориентироваться... Кроме всего прочего — еще и куда уходить? Как сказать родителям? Как сказать знакомым? Это же был ужас... Я не просто должна была им сказать, что буду жить одна, без мужа. Его уже все любили, он уже был ВЫСОЦКИМ... Я должна была у всех его отнять. Но если бы я знала раньше все, я бы ушла раньше...
...С грехом пополам, собрав силы и вещи, я наконец ушла от Володи. Поступок был нужный и умный, и я это понимала. Но в голове стоял туман: ноги шли, а душа там осталась... Я себя отрезала — от
Володиных песен, кинофильмов, спектаклей, — даже его Гамлета не смотрела. Все это могло меня в любую минуту... Ну, в сумасшествие столкнуть, может быть, даже в какой-то большой грех ввести. И, зная это, я целых полгода себя к уходу готовила. Уйти же надо было сразу, как только я поняла, что он любит другую женщину».
Под «другой женщиной» многие подразумевали Марину. Да и для самой Абрамовой престижней были разговоры о том, что муж ушел от нее к Влади. Нет, вначале была Татьяна Иваненко, роман с которой длился уже давно. Появление Марины стало трагедией не для Людмилы, а, скорее, для Татьяны, которая была слишком уверена в себе и поначалу не воспринимала Марину как соперницу.
Для Людмилы все перемешалось: и собственная гордость, и горечь обмана, и вероломство других женщин: «...Если Володя в какой-то момент выбрал другую женщину, то это ЕГО выбор. ЕГО! Не то что женщина вероломно вмешалась, украла, разрушила семью, — Володя выбрал! Его право выбора — для меня самый главный, святой закон...»
Такая оценка сложившейся ситуации была дана лишь через десять лет после смерти Высоцкого. А тогда в 69-м... Боль брошенной женщины, отчаяние матери с двумя малолетними детьми вызывали совсем другие эмоции.
В. Абдулов: «Мне кажется, что к моменту знакомства с Мариной у Володи с Люсей многие точки уже были поставлены — так же, как и у Люси в отношениях с Володей. Говорить, что это был уход от одной женщины к другой, — в корне неправильно. По-моему, обоюдное охлаждение Володи и Люси произошло раньше».
Высоцкий — Золотухину: «Люська дает мне развод... Я ей сказал: «Хочешь — подай на алименты». Но это будет хуже. Так я рублей по двести ей отдаю, я не позволю, чтобы мои дети были плохо одеты-обуты... Но она ведет себя — это катастрофа. Я звоню, говорю, что в такое-то время приду повидать детей... Полтора часа жду на улице, оставляю все у соседа. Она даже не извинилась, для нее это в порядке вещей... Шантажирует детьми. Жалко батю — он безумно любит внуков, а она все делает, чтобы они меньше встречались... Ну что это? Говорит, что я разбил ей жизнь... Ну, чем, Валера? Детей она хотела сама... На работу? Даже не пыталась никуда устроиться... Да и по дому ничего не делала — ни разу не было, чтобы я пришел домой, а она меня накормила горячим. Она выросла в такой семье... Ее мать всю жизнь спала в лыжном костюме — до сих пор не признает простыней... Я зарабатывал такие деньги, а в доме нет лишнего полотенца... Ну что это за ... твою мать! Вот ты гораздо меньше имеешь доходов, но у тебя все есть! Как ты ни обижался на Нинку, но я вижу: она — хозяйка. А та профукала сберкнижку, профукала другую... Я дал теще деньги на кооператив — через три дня узнаю, что их уже нет. Открыла у себя салон: приходят какие-то люди, пьют кофе... А ребятишки бегают засраные, никому не нужные... Мне их не показывают, старикам не показывают... И все ее хорошие качества обернулись обратной стороной, как будто их и не было никогда...»
