Инь Синшань вошел в комнату и сказал:
– Председатель, еда готова.
– Так. Сегодня будем есть вместе.
Мао Цзэдун взял дочь за руку. Вместе они пошли к столу.
Ли Нэ взяла палочки, носом втянула аромат горячего риса; это был красный неочищенный рис, в него были добавлены головки таро. Она глубоко-глубоко вдыхала этот запах.
– Ох, какой аромат! – Она посмотрела на отца и мать и лучезарно улыбнулась, она была такой милой и непосредственной!
Цзян Цин взглянула на дочь, потом на Мао Цзэдуна, хотела что-то сказать, однако тут же, рядом, были телохранители, и она сдержалась. Принужденно улыбнулась, взяла палочками кусочек пищи и положила в рот дочери.
– Ешь. Ешь скорее.
Мао Цзэдун дал знак палочками.
Ли Нэ начала было есть. Но блюда были обжигающе горячи. Она стала дуть на еду. Дунула несколько раз, затем проглотила. Глаза от жара увлажнились.
– Ешь помедленнее, куда торопиться? – Голос Мао Цзэдуна звучал размеренно. Он чуть улыбался. Однако улыбка его становилась все более неестественной.
Ли Нэ взглянула на прислуживавшего телохранителя, стыдясь сказала:
– В университете мы всегда быстро едим, я так привыкла.
– Но сейчас-то ты дома. – Мао Цзэдун сказал это очень низким голосом, он уже начал горько улыбаться.
– Ешь овощи. Ешь побольше овощей. – Цзян Цин непрерывно подносила пищу ко рту дочери своими палочками. Ее лицо было бледным. На губах застыла все та же вымученная улыбка; в душе у нее все дрожало и одеревенело. Она смотрела, как ест Ли Нэ, и это был взгляд, которым смотрят только матери.
Ли Нэ больше не связывала себя присутствием родителей, она медленно сделала лишь несколько глотков, а затем снова стала есть, как голодный волчонок или тигренок; она, почти не жуя, проталкивала в себя куски пищи. Отправляя пищу в рот, она невзначай подняла глаза, ее взгляд скользнул по столу, и тут она увидела, что еды на столе почти не осталось.
Сначала и Мао Цзэдун вслед за дочерью размеренно отправил в рот несколько кусков и даже что-то произносил при этом. Но вот постепенно он перестал говорить. Молчаливо отправил в рот еще кусочек. Стал жевать его так медленно, так медленно… Наконец он отложил палочки, перестал жевать, с тревогой глядя на дочь, он погрузился в задумчивость.
Цзян Цин уже давно перестала есть. Она поглядывала то на дочь, то на Мао Цзэдуна. Несколько раз тяжело вздохнула и, наконец, не шевелясь уставилась на Мао Цзэдуна. Иной раз, когда ей хотелось что-то сказать, она нарочно ничего не говорила, надеясь на то, что Мао Цзэдун сумеет понять и сможет сказать это первым.
– Ой, что же это вы сами не едите? – Ли Нэ с трудом оторвалась от пищи.
– Да-а… – Мао Цзэдун широко улыбнулся. – Я уже стар, ем немного. Я очень завидую вам, молодым.
Говоря это, он взял газету, повернулся в сторону и стал читать. При этом он чуть поворачивал голову, как будто бы углубился в чтение, весь ушел в него.
Цзян Цин тяжело дышала. Вдруг она взяла блюдо с рисом и выложила в пиалу Ли Нэ все, что там оставалось – полблюда риса. Затем она встала и вышла. Ее глаза были полны слез.
Мао Цзэдун, казалось, ничего не замечал. Однако, как только Цзян Цин вышла из комнаты, он тут же поднял голову и сказал дочери:
– В молодости я проводил социальные обследования в провинции Хунань, в деревне. Однажды я не ел целый день, а потом выпросил рис, остававшийся в пиале…
Он еще не кончил говорить. Но все помыслы Ли Нэ были в этот момент сосредоточены только на еде.
– Если вы не едите, то я все это доем, – попросила она.
– Доедай все. – Мао Цзэдун взглянул на дочь, затем отвел взгляд; было такое впечатление, что он больше не решался на нее смотреть. Он вновь обратился к газете, стукнул легонько по столу. – Была когда-то такая политика, которая проводилась под лозунгом: «Все уничтожать подчистую». Вот и не надо, чтобы хоть что-то пропадало понапрасну.
По сути дела, Ли Нэ и не знала о том, чем обычно питался в те времена ее отец. Если бы она знала, что ее отец иной раз за целый день съедал только одну порцию портулака овощного (огородного), то она, конечно же, не «распоясывалась» бы так, не ела так «раскованно». Она съела все до последнего зернышка, не оставила даже перышка лука, которое тоже аккуратно отправила в рот. Ее глаза с сожалением обшарили стол.
– Мне ведь еще расти и расти, у меня ужасный аппетит… Вот таких огромных пиалы я могу съесть целых три, – с этими словами она нарисовала в воздухе огромные круги.
Мао Цзэдун даже не взглянул в ее сторону. Он был прикован к газетной странице. Он лишь по привычке пожевал нижнюю губу.
– Какая сегодня вкусная еда; жалко, что… – Ли Нэ бросила взгляд на отца, потом по-детски посмотрела на телохранителя. – Дядя Инь, а нет ли еще супа? Набери из этой супницы, не будем ничего расходовать напрасно.
Инь Синшань резко отвернулся, слезы выступили у него из глаз, он бросился в кухню.
– Да, досталось дитятку, досталось нашей Ли Нэ. – Повар извлек из сковороды две пампушки, приготовленные из белой пшеничной и кукурузной муки. Телохранитель, не дожидаясь, пока он поджарит пампушки на огне, схватил и отнес их Ли Нэ.
Ли Нэ повернулась и смущенно посмотрела на отца, затем взяла пампушку, поводила ею по блюду, подбирая остатки пищи, и отправила вкусный пирожок в рот. Инь Синшань принес горячей воды и помог Ли Нэ из остатков того, что было на блюде, создать супчик, который она и выпила.
У Мао Цзэдуна дважды булькнуло в горле. Он встал и, ничего не сказав, вышел. Он пошел во двор. И вдруг повернулся и опять пошел в дом, но не вошел в спальню, а снова повернулся и возвратился во двор. Казалось, что он и сам не понимал, что же надо делать.
Вечером Цзян Цин пришла в спальню Мао Цзэдуна, попросила телохранителя выйти. Полчаса спустя Цзян Цин вышла, глаза ее покраснели, она явно плакала. Мы понимали из-за чего и вошли в спальню Мао Цзэдуна.
– Председатель, Ли Нэ приходится слишком тяжело; как вы думаете, нельзя ли…
– Нельзя, – отрезал Мао Цзэдун, все поняв. – Если сравнивать с народом всей страны, то ей еще довольно хорошо живется.
– Но…
– Ничего не надо говорить. Мне самому на душе нелегко. Ее матери тоже несладко. Но я – кадровый работник государства. Государство установило определенные нормы для нас. Она же студентка. Если ей что-то не положено, значит, не положено. – Мао Цзэдун дважды глубоко вздохнул и с тревогой и не без назидательности произнес: – Опять все то же самое. Разве не будут все говорить: ведь она же дочь Мао Цзэдуна. Все-таки пусть каждый получает то, что ему положено. А в нынешней обстановке нужна особая строгость.
«Для всех она – дочь Мао Цзэдуна». На меня эта фраза произвела очень глубокое впечатление. Эта фраза во всей полноте отражает и ту любовь, с которой Мао Цзэдун относился к своим детям, и те суровые требования, которые он к ним предъявлял.
