Это был высший суд — больше ждать нечего.
Это теперь, много лет спустя, уже успокоившись, пытаешься осмыслить происшедшее, а тогда просто кругом шла голова, вопросы, не получая ответов, наваливались один на другой. Лет десять-пятнадцать подряд, бывая на разных совещаниях, я постоянно слышу об убыточных предприятиях, из года в год проваливающих план, с которыми министерство не знает, что делать. Им дают новую технику, льготные кредиты, помогают кадрами. А тут коллектив, работающий в труднодоступных районах, на месторождениях мелких и бедных, имея технику, давно дышащую на ладан, напротив, постоянно перевыполняет планы. По экономической линии у министерства с «Печорой» никаких забот, одни выгоды. И именно нашу артель ликвидируют.
Понять это невозможно. Лучшие умы министерства бьются над тем, как укрепить на предприятиях трудовую дисциплину, создать хотя бы подобие нормальных бытовых условий: чтобы люди не теснились в рабочих общежитиях, часто лишенных элементарных удобств, чтобы пища по калорийности и вкусу чуть больше отличалась от арестантской пайки… Печорцы живут в общежитиях повышенной комфортности, подсобные хозяйства обеспечивают стол свежим мясом и овощами, у нас отменные повара. И именно нашу артель ликвидируют.
Отраслевые институты, сотни подготовленных специалистов ломают голову над подходами к пионерному освоению труднодоступных ресурсных районов, изучают опыт Аляски, Канады, Австралии, других территорий, богатых полезными ископаемыми. Мы эти проблемы решили практически. И именно нашу артель ликвидируют.
Министерство в отчаянных усилиях на скромные проценты едва-едва повышает экономическую эффективность. И тут мы отличаемся разительно. Производительность труда в «Печоре» более чем втрое выше средней по отрасли. Министерские экономисты упрекают нас в саморекламе и доказывают, что не втрое, а только в два раза наша производительность выше среднеминистерской. Но это — причина, чтобы артель ликвидировать?
Дело было в другом.
Только дискредитируя те пока еще немногочисленные предприятия, где полный, последовательный хозрасчет, зависимость доходов каждого от конечного результата, демократизм внутрипроизводственной жизни становятся нормой, чиновники могли доказать необходимость жесткого административного управления. Для иных методов требовались бы люди совершенно другого мировосприятия и интеллекта.
После обращения артели к правительству задетое министерство стало из года в год снижать нам план добычи. Как следствие мы с тех пор не получили ни одного бульдозера. Из смет вырезаются фактически выполняемые объемы горных работ. Можно представить, что было бы в таких условиях с обычным предприятием, скованным по рукам и ногам своим неласковым министерством. Нов том и преимущество кооперативного хозяйствования, что оно но своей природе предприимчиво. Мы не ждем милости от кого бы го ни было, а сами зарабатываем на жизнь. Мы независимы — и глазах министерства это самая страшная наша перед ним вина.
В существующей реальности все восстает против нас — с нашим самоуправлением, хозрасчетом, выборностью. Нам противостоит психология аппаратчиков, которые видят свое благо не в успехах, к примеру, Республики Коми или даже страны в целом, а только в усилении административных функций своего министерства: чем ведомство влиятельнее, тем больше у его чиновничества властных и материальных преимуществ. В отличие от нас, ничего не зарабатывая, они все получают.
Ликвидация артели в начале промывочного сезона, к которому мы готовились все зимние месяцы, вела к большим убыткам для коллектива. Полторы тысячи квалифицированных рабочих, уже спланировавших свой трудовой год, оказываются перед необходимостью где-то срочно «устраиваться». Республика Коми недополучит сотни километров нужных ей дорог.
Ради чего все это? Мне хотелось поговорить с министром цветной металлургии СССР В. А. Дурасовым. Но мои попытки встретиться с ним ни к чему не привели. Мне сказали, что министр не желает эти вопросы обсуждать.
История с «Печорой» впервые заставила меня задуматься о роли, которую играют в нашей жизни средства массовой информации. Мы привыкли к ним, как к постоянным спутникам, впитывая сообщения о мире, приобщаясь к культуре, разгадывая кроссворды или сворачивая из газет самокрутки, как это бывало на Колыме, мы не догадываемся о поражающей силе печатного слова, пока в кого-то из нас не ударит разряд. Когда строчки бьют по незнакомым людям, поганят неизвестные нам имена, нас особо не мучают сомнения, мы спокойно спим по ночам. Происходит известное искажение мировосприятия, какое бывало у части осужденных при массовых репрессиях: ну этих всех, понятно, посадили за дело, иначе быть не может, вот только со мной власть страшно ошибается.
Мы не задумываемся о том, что пишущие люди тоже простые смертные. Среди них есть умные и не очень, порядочные и наоборот, талантливые и этим даром не обремененные. Это я стал пони мать потом, а многие годы журналисты для меня оставались некоей кастой, всюду имеющей доступ, где-то очень близко от власти, часто за одним с ней столом, и власть, считал я, давая им такие возможности, водила их перьями.
Естественно, я никогда не следил за тем, что происходит в средствах массовой информации, не замечал оттенков в их позициях. И когда я и мои товарищи оказались под убийственным газетным камнепадом, почти раздавленные, и тут же нашлись издания, вставшие на защиту артели, кооперативного движения в целом, я впервые задумался о том, что мои прежние представления об этой стороне жизни были ошибочны. То, что мне казалось практически одинаковым, различающимся разве что названием, вдруг оказалось довольно пестрым, ориентированным на разные ценности, враждующим между собой.
В событиях 1986 — 87 годов, связанных с нашей артелью, обнаружилось противостояние двух принципиально разных пониманий перестройки и ее целей. Эти различия существовали в обществе независимо от случившегося с нами, задолго до случившегося, но только теперь, беря утром в руки свежий номер газеты, не зная, что тебя ожидает, всегда готовясь к худшему, ты эмпирическим путем приходишь к пониманию, где твои друзья и где враги. Это состояние трудно объяснить тому, кто не попадал в ситуацию, подобную нашей. Не слишком, повторяю, сведущие в политических играх, в общем-то люди аполитичные, мы делили все издания на «партийные», то есть официальные печатные органы партии, издаваемые на ее средства («Правда», «Советская Россия», «Социалистическая индустрия», журналы «Коммунист», «Молодой коммунист» и т. д.) и другие, формально не являющиеся органами партийных структур, вроде «Известий», «Московских новостей», журнала «Огонек», не так зашоренные, настроенные демократичнее, временами позволявшие себе вольнодумство. Если бы не история с «Печорой», мы бы еще долго видели такой расстановку сил в печатном мире. Но случившееся обнаружило упрощенность наших представлений. Вдруг оказалось, что популярный журнал, считавшийся знаменем демократии и перестройки, в этой ситуации побоялся печатать очерк о нашей артели, а теоретический журнал ЦК КПСС, ортодоксальнее которого, казалось, быть не может, открыто выступает в защиту «Печоры».
