веры заявления, а богоборческие вопли вдруг исчезли с газетных страниц. Точнее всего новый подход власти к Церкви оказался выражен в словах Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина: «Конечно, атеизм остается основой программы, мы от того, что религия – опиум, не отказались. Но надо мягче» (цит. по: 198, с. 329).
На первый взгляд, продолжался исторический поворот государства к Церкви, начавшийся сентябрьской ночью 1943 года, но у этого поворота были сильные ограничители: советское законодательство и коммунистическая идеология. Без изменения законодательства о Церкви и без ликвидации господствующего, монопольного положения коммунистической идеологии в жизни государства и общества не могло состояться подлинное возрождение церковной жизни; «новая церковная политика» не имела законодательного основания и оставалась личной политикой Сталина.
Сталин, по окончании Второй мировой войны выстраивая новую мировую систему, отвел Русской Церкви роль своего удобного инструмента в решении некоторых внешнеполитических задач в Восточной Европе и на Ближнем Востоке, отчасти используя опыт правителей Российской империи.
Стоит обратить внимание на его попытку взаимодействия с Ватиканом в 1944 году, что, возможно, является ответом на «пробные шары» из Рима. 27 апреля 1944 года Сталин имел четырехчасовую беседу с американским католическим священником польского происхождения Станиславом Орлеманским. В интервью московскому радио Орлеманский заявил, что, к великому своему удивлению, обнаружил: Сталин – друг Католической Церкви, ничего не имеет против религии и готов начать с Ватиканом переговоры о заключении соглашения. «Сталин по-настоящему демократичен и открыт», – заключил Орлеманский (29, с. 555), но ему мало кто поверил. Однако взаимодействия не получилось. Жесткая антикоммунистическая позиция Пия XII, а также проблема униатов на юго-западе СССР побудили вождя отказаться от напрасных попыток перехитрить Ватикан. Более того, по мнению О. Ю. Васильевой, в конце 1940-х – начале 1950-х годов «борьба с Ватиканом была одним из центральных направлений внешнеполитической деятельности страны» (27, с. 91). Правда, у простых католиков на Западе еще сохранялись иллюзии: в 1951 году деятель итальянской христианско-демократической партии Дж. Ла Пира направляет Сталину письмо в поддержку мира в Корее (170, с. 520).
Заметим, что Алексий I в мае 1945 года, в первые дни своего пребывания на патриаршем престоле, обратился к униатам с призывом возвратиться в лоно Матери-Церкви и порвать все связи с Ватиканом. В данном случае Русская Церковь не могла обойтись без помощи государства. Сталин, исходя из своих имперских целей, распорядился оказать потребную помощь. Видимо, Патриарх Алексий (Симанский), из родовитой дворянской семьи, еще «царский архиерей», ему в этом отношении импонировал. В католических кругах решение в СССР проблемы униатов, особенно с излишним применением силы и государственного давления, породило убеждение, что «Православная Церковь заявляла себя союзницей советского правительства в его экспансионистских и имперских планах по отношению к Европе…» (29, с. 557).
Конечно же, власть рассматривала Русскую Церковь не как «союзницу», а лишь как удобный и послушный инструмент, вторгаясь даже в канонические вопросы церковной жизни. Например, 29 мая 1946 года Совет министров СССР принял постановление, обязывающее Совет по делам Русской Православной Церкви «начать подготовку к проведению в Москве Вселенского Предсоборного Совещания с участием глав Автокефальных Православных Церквей» и даже утвердил срок проведения Совещания – октябрь 1947 года (27, с. 51–52). Власть не посчиталась с тем, что ставит Московскую Патриархию в трудное положение, навязывая ей функции, свойственные Вселенской
Патриархии. Сталин стремился усилить свой контроль над странами Восточной и Южной Европы, для чего намеревался (наряду с Коминформом) использовать признанный в мире авторитет восточных патриархов. В 1948 году шла «холодная война», и Кремль беспокоило, что американцы намереваются усилить свое влияние на православный мир, продвигая кандидатуру архиепископа Нью-Йоркского Афинагора на Вселенский патриарший престол. Точно так же сугубо церковные вопросы об отношении к экуменизму, вступлению во Всемирный Совет Церквей и о присоединении униатов решались Сталиным исходя из интересов его внешнеполитического курса. По верному замечанию О. Ю. Васильевой, «униаты оказались гонимы Советской властью, а не Православием…» (27, с. 79).
В то же время очевидный «дрейф» вождя к превращению СССР из «родины коммунизма» в «советскую империю» повлек за собой во второй половине 1940-х годов некоторое ослабление коммунистической составляющей в тогдашней идеологии, заметное умаление значения ВКП(б) – КПСС и возрастание роли государственных структур. Эта тенденция вызывала серьезное недовольство в партийных кругах и внутри самого кремлевского руководства, но открыто выступать против курса Сталина его соратники тогда не решались.
Стоит заметить, что сталинский режим опирался на им же сформированное общественное сознание народа, особенно молодого поколения, в котором преобладало коммунистическое мировоззрение. Режим сумел сформировать мировосприятие этого нового поколения под своим влиянием, они ощущали себя «родом из Октября», а не из исторической России. В поэме А. И. Солженицына «Дороженька» есть такие строки (162, с. 30):
Тетя водила тогда меня в церковьИ толковала Евангелие.«В бой за всемирный Октябрь!» – в восторгеМы у костров пионерских кричали…
Искушение революционаризма не могло исчезнуть в Советском государстве даже без Троцкого. Например, тот же А. Солженицын во время войны в письме другу выражает удовлетворение, что армия находится на грани «войны отечественной и войны революционной», призванной распространить коммунистический строй на Запад. Эту настроенность революционного романтизма, по мнению В. В. Кожинова, «разделяли тогда с Солженицыным множество людей в СССР…» (74, с. 178).
Молодой поэт М. Кульчицкий, погибший на войне, в своем стихотворении выразил мечту нового поколения советской молодежи пронести красное знамя коммунизма по всему миру:
Но мы еще дойдем до Ганга,Но мы еще умрем в боях,Чтоб от Японии до АнглииСияла родина моя!
Прагматику И. В. Сталину не были свойственны романтические мечтания. После 1945 года «особое отношение» вождя к Церкви меняется. В феврале 1946 года в одной из речей Сталин сказал: «Война устроила нечто вроде экзамена нашему советскому строю, нашему государству, нашему правительству, нашей Коммунистической партии и подвела итоги их работы… Наша победа означает прежде всего, что победил наш советский общественный строй…» (цит. по: 74, с. 174). Нет речи ни о России, ни о народе, ни о братьях и сестрах… Таким образом, Сталину не понадобилось много времени для «отката» на более сдержанные позиции и в отношении Русской Церкви.
Однако новый Патриарх поспешил использовать благоприятные условия для укрепления положения Русской Церкви в СССР. В 1947 году Церкви возвращают мощи святителя Алексия. Продолжается налаживание приходской жизни; создается заново система церковного образования; возрождается церковная печать в виде «Журнала Московской Патриархии»; Церкви возвращена Свято-Троицкая Сергиева Лавра; начинаются межцерковные контакты на высшем уровне, впервые глава Русской Православной Церкви посещает братские Поместные Церкви, совершает паломничество к святым местам в Палестине.
Все это, ставшее уже привычным для нас в посткоммунистической России, следует воспринимать в обстановке Советского государства, когда еще
