Разваливалась так хорошо задуманная польская администрация в Варшаве. Маркиз Велепольский, предчувствуя свою неудачу сдержать революционный порыв поляков, тем более что трое поляков гражданской администрации решили экспроприировать Главное казначейство царства Польского, а эти чиновники были в его подчинении, подал в отставку, сослался на болезни и необходимость заграничного лечения. Великий князь Константин Николаевич и Александр Второй не сразу решились дать эту отставку, но суть дела в том, что польская администрация не сулила ничего хорошего Российскому государству, а потому и отставка была принята: Велепольский с семьей через Дрезден отбыл в Швейцарию.
Помощником наместника великого князя Константина Николаевича был назначен генерал Федор Федорович Берг, круто взявшийся руководить войсками в борьбе против мятежников. Ослабела и рука великого князя Константина Николаевича – он утратил интерес к польскому делу.
Дмитрий Милютин сопровождал Александра Второго в поездке в Финляндию, присутствовал при торжественном приеме императора всем финским народом, ожидавшим от русского престола возобновления полной автономии, которая была предоставлена еще Александром Первым. Посещение императора в Финляндию долго готовилось, предполагалось в ближайшее время открытие Финляндского сейма, а накануне этого замечательного события император примет парад войск, размещенных в Финляндии.
Александр Второй прибыл в Кронштадт вместе с приближенными, разместились на яхте «Штандарт» и в сопровождении фрегата «Олаф» направились в Гельсингфорс. Дмитрий Милютин подробно описывает пребывание императора в Финляндии, наблюдал за военными маневрами стрелкового батальона, принимал смотр войск, побывал на островах, где разместились русские батальоны, принимал участие в бале, устроенном финскими властями.
Император сделал серьезный вывод из этой поездки, предоставив финскому языку право быть одним из государственных языков. До сих пор господствовал только шведский язык, шведы всячески подавляли финский язык. «Финская национальность находилась под таким гнетом, – вспоминал Дмитрий Милютин, – что в 1850 году последовало строгое запрещение печатать на финском языке какие-либо книги, за исключением лишь касающихся религии и земледелия. Только с восшествием на престол императора Александра II, правительство наше наконец поняло, как ошибочно было опираться на господствующий класс, тяготевший к скандинавизму, и насколько была прочнее опора на массу простого финского народа, глубоко консервативного и враждебного шведскому влиянию… По этому поводу поднялась яростная полемика в газетах местных и шведских. Шведоманы осыпали своих противников-финоманов всякими клеветами, инсинуациями, выставляли их чуть не революционерами, тогда как в действительности было совсем наоборот: люди самых крайних мнений принадлежали именно к партии шведоманов. Новое Высочайшее повеление о равноправности обоих языков было торжеством для финоманов и тяжелым ударом для их противников.
Другой вопрос, решения которого давно уже домогались финляндцы, заключался в окончательном установлении в Финляндии отдельной и самостоятельной монетной системы…»
Александр Второй видел, что великий князь Константин Николаевич не справляется со своими задачами подавления Польского мятежа, слишком слаб противостоять им, тем более что и он сам был чересчур приветлив с поляками. Генерал Берг вполне показал себя боевым и дальновидным военным и администратором… Что еще нужно?
Торжественно открыв финляндский сейм, Александр Второй в своей речи высказал много благожелательных слов по адресу депутатов, сказал, что некоторые законы устарели, некоторые страдают неясностью и неопределенностью, необходимо работать над законодательством, «я хочу внести в этот проект еще более обширное право, чем то, что принадлежит ныне государственным чинам…».
Но главная проблема у Александра Второго только одна – Польша.
Глава 6
ЖЕСТКИЕ ДЕЙСТВИЯ ГЕНЕРАЛА МУРАВЬЕВА
Муравьев, как только появился в Вильно, сразу понял, что и здесь, как в Петербурге, ничего хорошего для него нет, все шесть губерний охвачены пламенем восстания, правительственной власти нигде нет, войска лишь в городах, а леса и села в руках мятежников, русских людей почти не было, все гражданские должности заняты поляками. Вскоре Муравьев понял, что поляки не скрывают своих чувств, ненависти и презрения к русской власти, над Назимовым просто издевались, не выполняя его указаний. Беспрепятственно действовали вожди революционеров, вооружали, собирали подати на мятеж, и все это открыто, гласно для всего польского населения, лишь правительственные чиновники, преимущественно из поляков, с гордостью наблюдали за действиями мятежников. Попутно Муравьев побывал в Динабурге, поговорил с генералом Длотовским, дал ему указание навести порядок в городе и окрестностях, никаких уступок полякам, возомнившим, что они могут диктовать свою волю и требовать присоединения к независимой Польше всех Западных губерний России.
14 мая Муравьев с гражданскими и военными чиновниками, вместе с ним приехавшими из России, был приглашен на обед, который Назимов дал в честь приезда будущих правителей. Муравьев пытался кое-что узнать у Назимова о секретах возникновения восстания, но оказалось, что Назимов ничего об этом не знал, он назвал своего племянника Мясоедова и одного известного в виленских кругах еврея, подрядчика Алпатова, вот, дескать, они знают все секреты и тайны. Ничего больше от Назимова Муравьев не добился. Но вскоре, через два дня, Назимов с семьей отбыл в Петербург, где и получил от императора награды за безупречную службу.
В Николаевском соборе Муравьев впервые увидел убитого гвардейского солдата и его товарищей, ждавших священника для панихиды. Грустное начало всей его деятельности…
Военные встретили Муравьева с радостью, гражданские чиновники, преимущественно поляки, с недовольством, особенно католические священники, предводители дворянства, местное общество, евреи не открывали своих чувств, хотя Муравьев хорошо знал, что евреи играли в мятеже двусмысленную роль и выказывали будто бы радость, но Муравьев знал, что эта радость притворная, из тайных источников он знал, что они везде тайно помогали мятежу, а уж про деньги и говорить нечего, щедро отпускали на мятеж.
О первых встречах Муравьев подробно рассказал в своих «Записках»:
«Римско-католическое духовенство было принято мною в особой зале, и на лицах, и из разговоров их, в особенности же епископа Красинского, заметна была полная уверенность, что я не успею подавить мятеж. Я всем представлявшимся высказал предназначенную себе систему действий, т. е. строгое и справедливое преследование мятежа и крамолы, невзирая ни на какие лица, и потому выражал надежду найти в них самых усердных помощников, причем советовал тем, которые не разделяют этих убеждений, оставить службу; ибо в противном случае я сам немедленно их от оной уволю и предам законной ответственности. Все они более молчали, вероятно желая убедиться на опыте в твердости моих намерений и не буду ли я вынужден уступить и подчиниться другой системе.
